Никколо Макиавелли —

его светлости Лоренцо деи Медичи

Обыкновенно, желая снискать милость правителя, люди посылают ему в дар то, что имеют самого дорогого или чем надеются доставить ему наибольшее удовольствие, а имен­но: коней, оружие, парчу, драгоценные камни и прочие ук­рашения, достойные величия государей. Я же, вознамерив­шись засвидетельствовать мою преданность Вашей светлос­ти, не нашел среди того, чем владею, ничего более дорогого и более ценного, нежели познания мои в том, что касается деяний великих людей, приобретенные мною многолетним опытом в делах настоящих и непрестанным изучением дел минувших. Положив много времени и усердия на обдумыва­ние того, что я успел узнать, я заключил свои размышления в небольшом труде, который посылаю в дар Вашей светлос­ти. И хотя я полагаю, что сочинение это недостойно пред­стать перед вами, однако же верю, что по своей снисходи­тельности вы удостоите принять его, зная, что не в моих силах преподнести вам дар больший, нежели средство в крат­чайшее время постигнуть то, что сам я узнавал ценой мно­гих опасностей и тревог. Я не заботился здесь ни о красоте Слога, ни о пышности и звучности слов, ни о каких внешних украшениях и затеях, которыми многие любят расцвечивать и уснащать свои сочинения, ибо желал, чтобы мой труд либо остался в безвестности, либо получил признание единствен­но за необычность и важность предмета. Я желал бы также, чтобы не сочли дерзостью то, что человек низкого и ничтожного звания берется обсуждать и направлять действия государей. Как художнику, когда он рисует пейзаж, надо спу­ститься в долину, чтобы охватить взглядом холмы и горы, и подняться на гору, чтобы охватить взглядом долину, так и здесь: чтобы постигнуть сущность народа, надо быть госуда­рем, а чтобы постигнуть природу государей, надо принадле­жать к народу.

Пусть же Ваша светлость примет сей скромный дар с тем чувством, какое движет мною; если вы соизволите внима­тельно прочитать и обдумать мой труд, вы ощутите, сколь безгранично я желаю Вашей светлости достичь того вели­чия, которое сулит вам судьба и ваши достоинства. И если с той вершины, куда вознесена Ваша светлость, взор ваш ког­да-либо обратится на ту низменность, где я обретаюсь, вы увидите, сколь незаслуженно терплю я великие и постоян­ные удары судьбы.

Глава I

Скольких видов бывают государства и как они приобретаются

Все государства, все державы, обладавшие или обладаю­щие властью над людьми, были и суть либо республики, либо государства, управляемые единовластно. Последние могут быть либо унаследованными — если род государя правил долгое время, либо новыми. Новым может быть либо госу­дарство в целом — таков Милан для Франческо Сфорца; либо его часть, присоединенная к унаследованному государ­ству вследствие завоевания, — таково Неаполитанское ко­ролевство для короля Испании. Новые государства разделя­ются на те, где подданные привыкли повиноваться госуда­рям, и те, где они искони жили свободно; государства при­обретаются либо своим, либо чужим оружием, либо милостью судьбы, либо доблестью.


Глава II

О наследственном единовластии

Я не стану касаться республик, ибо подробно говорю о них в другом месте. Здесь я перейду прямо к единовластно­му правлению и, держась намеченного выше порядка, раз­беру, какими способами государи могут управлять государ­ствами и удерживать над ними власть.

Начну с того, что наследному государю, чьи подданные успели сжиться с правящим домом, гораздо легче удержать власть, нежели новому, ибо для этого ему достаточно не пре­ступать обычая предков и впоследствии без поспешности применяться к новым обстоятельствам. При таком образе действий даже посредственный правитель не утратит влас­ти, если только не будет свергнут особо могущественной и грозной силой, но и в этом случае он отвоюет власть при первой же неудаче завоевателя.

У нас в Италии примером тому может служить герцог Феррарский, который удержался у власти после поражения, нанесенного ему венецианцами в 1484 году и папой Юлием в 1510-м, только потому, что род его исстари правил в Фер­раре. Ибо у государя, унаследовавшего власть, меньше при­чин и меньше необходимости притеснять подданных, поче­му они и платят ему большей любовью, и если он не обнару­живает чрезмерных пороков, вызывающих ненависть, то за­кономерно пользуется благорасположением граждан. Давнее и преемственное правление заставляет забыть о бывших не­когда переворотах и вызвавших их причинах, тогда как вся­кая перемена прокладывает путь другим переменам.

Глава III

О смешанных государствах

Трудно удержать власть новому государю. И даже на­следному государю, присоединившему новое владение — так что государство становится как бы смешанным, — трудно удержать над ним власть прежде всего вследствие той же естественной причины, какая вызывает перевороты во всех новых государствах. А именно: люди, веря, что новый пра­витель окажется лучше, охотно восстают против старого, но вскоре они на опыте убеждаются, что обманулись, ибо но­вый правитель всегда оказывается хуже старого. Что опять-таки естественно и закономерно, так как завоеватель притесняет новых подданных, налагает на них разного рода по­винности и обременяет их постоями войска, как это неиз­бежно бывает при завоевании. И таким образом наживает врагов в тех, кого притеснил, и теряет дружбу тех, кто спо­собствовал завоеванию, ибо не может вознаградить их в той степени, в какой они ожидали, но не может и применить к ним крутые меры, будучи им обязан — ведь без их помощи он не мог бы войти в страну, как бы ни было сильно его войско. Именно по этим причинам Людовик XII, король Франции, быстро занял Милан и так же быстро его лишил­ся. И герцогу Лодовико потому же удалось в тот раз отбить Милан собственными силами. Ибо народ, который сам рас­творил перед королем ворота, скоро понял, что обманулся в своих упованиях и расчетах, и отказался терпеть гнет нового государя.

Правда, если мятежная страна завоевана повторно, то государю легче утвердить в ней свою власть, так как мятеж дает ему повод с меньшей оглядкой карать виновных, ули­чать подозреваемых, принимать защитные меры в наиболее уязвимых местах. Так в первый раз Франция сдала Милан, едва герцог Лодовико пошумел на его границах, но во вто­рой раз Франция удерживала Милан до тех пор, пока на нее не ополчились все итальянские государства и не рассеяли и не изгнали ее войска из пределов Италии, что произошло по причинам, названным выше. Тем не менее Франция оба раза потеряла Милан. Причину первой неудачи короля, общую для всех подобных случаев, я назвал; остается выяснить причину второй и разобраться в том, какие средства были у Людовика — И у всякого на его месте, — чтобы упрочить завоевание верней, чем то сделала Франция.

Начну с того, что завоеванное и унаследованное владе­ния могут принадлежать либо к одной стране и иметь один язык, либо к разным странам и иметь разные языки. В пер­вом случае удержать завоеванное нетрудно, в особенности если новые подданные и раньше не знали свободы. Чтобы упрочить над ними власть, достаточно искоренить род преж­него государя, ибо при общности обычаев и сохранении ста­рых порядков ни от чего другого не может произойти беспо­койства. Так, мы знаем, обстояло дело в Бретани, Бургун­дии, Нормандии и Гаскони, которые давно вошли в состав Франции; правда, языки их несколько различаются, но бла­годаря сходству обычаев они мирно уживаются друг с дру­гом. В подобных случаях завоевателю следует принять лишь две меры предосторожности: во-первых, проследить за тем, чтобы род прежнего государя был искоренен, во-вторых, со­хранить прежние законы и подати — тогда завоеванные зем­ли в кратчайшее время сольются в одно целое с исконным государством завоевателя.

Но если завоеванная страна отличается от унаследован­ной по языку, обычаям и порядкам, то тут удержать власть поистине трудно, тут требуется и большая удача, и большое искусство. И одно из самых верных и прямых средств для этого — переселиться туда на жительство. Такая мера упро­сит и обезопасит завоевание — именно так поступил с Гре­цией турецкий султан, который, как бы ни старался, не удержал бы Грецию в своей власти, если бы не перенес туда свою столицу. Ибо только живя в стране, можно заметить начинающуюся смуту и своевременно ее пресечь, иначе уз­наешь о ней тогда, когда она зайдет так далеко, что поздно будет принимать меры. Обосновавшись в завоеванной стра­не, государь, кроме того, избавит ее от грабежа чиновников, ибо подданные получат возможность прямо взывать к суду государя, что даст послушным больше поводов любить его, а непослушным бояться. И если бы кто-нибудь из соседей замышлял нападение, то теперь он проявит большую осто­рожность, так что государь едва ли лишится завоеванной страны, если переселится туда на жительство.

Другое отличное средство — учредить в одном-двух мес­тах колонии, связующие новые земли с государством завое­вателя. Кроме этой, есть лишь одна возможность – размес­тить в стране значительное количество кавалерии и пехоты. Колонии не требуют больших издержек, устройство и со­держание их почти ничего не стоят государю, и разоряют они лишь тех жителей, чьи поля и жилища отходят новым поселенцам, то есть горстку людей, которые, обеднев и рас­сеявшись по стране, никак не смогут повредить государю; все же прочие останутся в стороне и поэтому скоро успоко­ятся, да, кроме того, побоятся, оказав непослушание, разде­лить участь разоренных соседей. Так что колонии дешево обходятся государю, верно ему служат и разоряют лишь не­многих жителей, которые, оказавшись в бедности и рассея­нии, не смогут повредить государю. По каковому поводу уместно заметить, что людей следует либо ласкать, либо из­ничтожать, ибо за малое зло человек может отомстить, а за большое — не может; из чего следует, что наносимую чело­веку обиду надо рассчитать так, чтобы не бояться мести. Если же вместо колоний поставить в стране войско, то со­держание его обойдется гораздо дороже и поглотит все до­ходы от нового государства, вследствие чего приобретение обернется убытком; к тому же от этого пострадает гораздо больше людей, так как постои войска обременяют все насе­ление, отчего каждый, испытывая тяготы, становится вра­гом государю, а такие враги могут ему повредить, ибо хотя они и побеждены, но остаются у себя дома. Итак, с какой стороны ни взгляни, содержание подобного гарнизона вред­но, тогда как учреждение колоний полезно.

В чужой по обычаям и языку стране завоевателю следует также сделаться главой и защитником более слабых соседей и постараться ослабить сильных ослабить сильных, а кроме того, следить за тем, чтобы в страну как-нибудь не проник чужеземный пра­витель, не уступающий ему силой. Таких всегда призывают недовольные внутри страны по избытку честолюбия или из страха, — так некогда римлян в Грецию призвали этолийцы, да и во все другие страны их тоже призывали местные жите­ли. Порядок же вещей таков, что, когда могущественный государь входит в страну, менее сильные государства сразу примыкают к нему — обычно из зависти к тем, кто превос­ходит их силой, — так что ему нет надобности склонять их в свою пользу, ибо они сами охотно присоединятся к создан­ному им государству. Надо только не допускать, чтобы они расширялись и крепли, и тогда, своими силами и при их поддержке, нетрудно будет обуздать более крупных правите­лей и стать полновластным хозяином в данной стране. Если же государь обо всем этом не позаботится, он скоро лишит­ся завоеванного, но до того претерпит бесчисленное множе­ство трудностей и невзгод.

Римляне, завоевывая страну, соблюдали все названные правила: учреждали колонии, покровительствовали слабым, не давая им, однако, войти в силу; обуздывали сильных и принимали меры к тому, чтобы в страну не проникло влия­ние могущественных чужеземцев. Ограничусь примером Гре­ции. Римляне привлекли на свою сторону ахейцев и этолийцев; унизили Македонское царство; изгнали оттуда Антиоха. Но невзирая ни на какие заслуги, не позволили ахейцам и этолийцам расширить свои владения, не поддались на лесть Филиппа и не заключили с ним союза, пока не сломили его могущества, и не уступили напору Антиоха, домогавшегося владений в Греции. Римляне поступали так, как надлежит поступать всем мудрым правителям, то есть думали не толь­ко о сегодняшнем дне, но и о завтрашнем и старались всеми силами предотвратить возможные беды, что нетрудно сде­лать, если вовремя принять необходимые меры, но если до­жидаться, пока беда грянет, то никакие меры не помогут, ибо недуг станет неизлечимым.

Здесь происходит то же самое, что с чахоткой: врачи го­ворят, что в начале эту болезнь трудно распознать, но легко излечить; если же она запущена, то ее легко распознать, но излечить трудно. Так же и в делах государства: если своевре­менно обнаружить зарождающийся недуг, что дано лишь мудрым правителям, то избавиться от него нетрудно, но если он запущен так» что всякому виден, то никакое снадобье уже не поможет.

Римляне, предвидя беду заранее, тотчас принимали меры, а не бездействовали из опасения вызвать войну, ибо знали, что войны нельзя избежать, можно лишь оттянуть ее — к выгоде противника. Поэтому они решились на войну с Фи­липпом и Антиохом на территории Греции — чтобы потом не пришлось воевать с ними в Италии. В то время еще была возможность избежать войны как с тем, так и с другим, но они этого не пожелали. Римлянам не по душе была поговор­ка, которая не сходит с уст теперешних мудрецов: полагай­тесь на благодетельное время, — они считали благодетель­ным лишь собственную доблесть и дальновидность. Про­медление же может обернуться чем угодно, ибо время при­носит с собой как зло, так и добро, как добро, так и зло.

Но вернемся к Франции и посмотрим, выполнила ли она хоть одно из названных мною условий. Я буду говорить не о Карле, а о Людовике — он дольше удерживался в Ита­лии, поэтому его образ действия для нас нагляднее, и вы убедитесь» что он поступал прямо противоположно тому, как должен поступать государь» чтобы удержать власть над чу­жой по обычаям и языку страной.

Король Людовик вошел в Италию благодаря венециан­цам, которые» желая расширить свои владения, потребовали за помощь половину Ломбардии. Я не виню короля за эту сделку: желая ступить в Италию хоть одной ногой и не имея в ней союзников, в особенности после того, как по милости Карла перед Францией захлопнулись все двери, он вынуж­ден был заключать союзы, не выбирая. И он мог бы рассчи­тывать на успех, если бы не допустил ошибок впоследствии. Завоевав Ломбардию, он сразу вернул Франции престиж, ут­раченный ею при Карле: Генуя покорилась, флорентийцы предложили союз; маркиз Мантуанский, герцог Феррарский, дом Бентивольо, графиня Форли, властители Фаэнцы, Пе-заро, Римини, Камерино, Пьомбино; Лукка, Пиза, Сиена — все устремились к Людовику с изъявлениями дружбы. Тут-то венецианцам и пришлось убедиться в опрометчивости сво­его шага: ради двух городов в Ломбардии они отдали под власть короля две трети Италии.

Рассудите теперь, как легко было королю закрепить свое преимущество: для этого надо было лишь следовать назван­ным правилам и обеспечить безопасность союзникам: мно­гочисленные, но слабые, в страхе кто перед Церковью, кто перед венецианцами, они вынуждены были искать его по­кровительства; он же мог бы через них обезопасить себя от тех, кто еще оставался в силе. И, однако, не успел он войти в Милан, как предпринял обратное: помог папе Александру захватить Романью. И не заметил, что этим самым подрыва­ет свое могущество, отталкивает союзников и тех, кто вве­рился его покровительству, и к тому же значительно укреп­ляет светскую власть папства, которое и без того крепко вла­стью духовной. Совершив первую ошибку, он вынужден был дальше идти тем же путем, так что ему пришлось самому явиться в Италию, чтобы обуздать честолюбие Александра и не дать ему завладеть Тосканой. Но Людовику как будто мало было того, что он усилил Церковь и оттолкнул союзников: домогаясь Неаполитанского королевства, он разделил его с королем Испании, то есть призвал в Италию, где сам был властелином, равного по силе соперника, — как видно, за­тем, чтобы недовольным и честолюбцам было у кого искать прибежища. Изгнав короля, который мог стать его данни­ком, он призвал в королевство государя, который мог из­гнать его самого.

Поистине страсть к завоеваниям — дело естественное и обычное; и тех, кто учитывает при этом свои возможности, все одобрят или же никто не осудит; но достойную осужде­ния ошибку совершает тот, кто не учитывает своих возмож­ностей и стремится к завоеваниям какой угодно ценой. Фран­ции стоило бы попытаться овладеть Неаполем, если бы она могла сделать это своими силами, но она не должна была добиваться его ценою раздела. Если раздел Ломбардии с ве­нецианцами еще можно оправдать тем, что он позволил ко­ролю утвердиться в Италии, то этот второй раздел достоин лишь осуждения, ибо не может быть оправдан подобной не­обходимостью.

Итак, Людовик совершил общим счетом пять ошибок: из­гнал мелких правителей, помог усилению сильного государя внутри Италии, призвал в нее чужеземца, равного себе могу­ществом, не переселился в Италию, не учредил там колоний.

Эти пять ошибок могли бы оказаться не столь уж пагубны­ми при его жизни, если бы он не совершил шестой: не посяг­нул на венецианские владения. Венеции следовало дать остраст­ку до того, как он помог усилению Церкви и призвал испан­цев, но, совершив обе эти ошибки, нельзя было допускать раз­грома Венеции. Оставаясь могущественной, она удерживала бы других от захвата Ломбардии — как потому, что сама имела на нее виды, так и потому, что никто не захотел бы вступать в войну с Францией за то, чтобы Ломбардия досталась Венеции, а воевать с Францией и Венецией одновременно ни у кого не хватило бы духу. Если же мне возразят, что Людовик уступил Романью Александру, а Неаполь — испанскому королю, дабы избежать войны, я отвечу прежними доводами, а именно: что нельзя попустительствовать беспорядку ради того, чтобы избе­жать войны, ибо войны не избежишь, а преимущество в войне утратишь. Если же мне заметят, что король был связан обеща­нием папе: в обмен на расторжение королевского брака и кар­�