Владислав Ãðàêîâñêèé


ЗА ЗЕРКАЛО


ДЕЙСТВУЮЩИЕ ЛИЦА


ГЛАВНЫЙ – Главный режиссер


АКТЕРЫ:


ФЕДОР

ЛЕНА

ИРМА

СЕРЫЙ

ФИЛ

АЛФЕРОВ

АНДРЕЙКА

ЩУКИНА

ВАСИЛЬЕВ


НЕ-АКТЕРЫ:


НИНОН

ПОМРЕЖ

МАРИНА


ПЕРВОЕ ДЕЙСТВИЕ


Полутьма. Пустая сцена драматического театра. На авансцене стоит Главный. Он курит и внимательно смотрит в темноту пустого зала. Пауза.

ГЛАВНЫЙ. Я... вспоминаю Эрдмана. При нем кто-то раз сказал - не надо трогать актеров. Они же, мол, большие дети. А Эрдман... ответил своим знаменитым голосом, который так успешно потом эксплуатировал Гарин: ”Что вы такое говорите? Я прекрасно знаю, как играют дети. Вернее, и играют-то они минут десять, а потом полтора часа... сутя-я-я-жничают.” (Улыбается.) Сутя-я-яжничают... Да...

Гасит сигарету и уходит за кулисы.


Закулисная часть. Мужская гримерка. Федор курит, развалившись в кресле. Серый положил голову на руки и время от времени отхлебывает воду из бутылки.

ФЕДОР. Старик, ты... зря так суетишься. Спокойствие, только спокойствие, как говорит твой любимый персонаж Энгельсон. Еще Главного могу процитировать: нет ничего хуже, чем когда актер на сцене суетится.

СЕРЫЙ. Ты... в жизни больше суетишься.

ФЕДОР. Я, в отличие от тебя, четко разделяю эти два понятия - сцена и жизнь. Кстати, а чего это я суетюсь? Или суечусь? Как правильно?

СЕРЫЙ. Федь, отстань Христа ради. (Отхлебывает из бутылки.) И так сил нет, а тут ты еще...

ФЕДОР. Пил, кстати, я с тобой наравне. Хотя верно, мне Александра Андреича не ваять. (Декламирует.) Он и охнуть не успел, как на него “Смирнов” насел...

СЕРЫЙ. Ох...

ФЕДОР (с притворным сожалением). Ай-ай-ай... Сереженька занедужил... Неужели так плохо? Расслабься, ты еще не на сцене.

СЕРЫЙ. Да, я еще не на сцене, но неприятности у меня уже начались. И почему она не пришла? Обещала ведь…

ФЕДОР (глубоко затягиваясь). Не хотел тебе говорить, да видать, придется... (Медленно-медленно, словно рассказывая сказку.) Ровно через пять минут… после того, как ты ушел за первой бутылкой… она и пришла…

СЕРЫЙ. Марина?

ФЕДОР. Ну да…

СЕРЫЙ. И что?

ФЕДОР (после паузы). Ничего. Сказал, что ты еще лечишься.

СЕРЫЙ. Ты что, дурак что ли?

ФЕДОР. А что такого? Хламедиоз, или же актерский насморк, в пику гусарскому, начала прошлого века.

СЕРЫЙ. Федь, ну ты дурак! Ну, дурак! Неужели нельзя было это сказать мне вчера, пока еще... ничего не началось? Вот идиот!

ФЕДОР. Александр Андреич, ну что ж вы так... Неприлично как-то...

СЕРЫЙ. Ну даешь… Слушай… Если Главный тебя закрыл - я же тут не причем.

ФЕДОР. А “причем“ ты вообще когда-нибудь был?

СЕРЫЙ. Ты же знал, ты же знал, что я должен с ней поговорить? Может, у меня… судьба решается? Я ж тебя попросил, когда уходил? Забыл?

ФЕДОР. А ты забыл, что мы с тобой договаривались выпускаться в пару, во что бы то ни стало? Ты забыл, из-за чего Главный меня, как ты выразился, закрыл? Или ты помнишь только то, что тебе выгодно?

СЕРЫЙ. А-а-а… Мстишь... Ладно... (Встает со стула и идет к двери.) Как был ты имбецилом, так и останешься. И нечего из себя Франциска Ассизского строить – ты и мелок, как мы, и мелочен, блин, точно так же...

ФЕДОР. Вот то-то, все вы, гады, гордецы... А я тебе давно говорил - тебе не Чацкого надо ваять, а Павлика. Павлушу.

СЕРЫЙ (возвращаясь). А тебе - Петрушу. Который вечно с обновкой. Да только тебе и Петрушку доверить опасно. Запорешь ведь! (Идет к двери.)

ФЕДОР. Куда вы, милейший Александр Андреич?

СЕРЫЙ. На хер.

ФЕДОР. Уж если любит кто кого, зачем ума искать и ездить так далеко?

СЕРЫЙ (в дверях). Вот. Ты еще Ленку подсиди.

ФЕДОР. А это уже удар ниже пояса.

СЕРЫЙ. Не переживай, для тебя такие удары не опасны. (Уходит.)

ФЕДОР. Ну и мудак.

Появляется Андрейка.

ФЕДОР. О! Откуда вы, прелестное дитя?

АНДРЕЙКА. Федя, курить есть?

ФЕДОР. Для тебя, прелестное дитя, всегда. (Достает пачку.)

АНДРЕЙКА. Какое я тебе дитя? Я старше тебя на субботу. (Берет сигарету и уходит.)

ФЕДОР. Боже мой, кто я? Откуда? Куда я иду?


Женская гримерка. Ирма и Нинон. Ирма в кресле время от времени отхлебывает воду из бутылки, Нинон развешивает костюмы.

НИНОН. Прекрати сейчас же! Прекрати, сказала, или я тебе сейчас по морде надаю!

ИРМА (всхлипывая). Не могу! (Пытается напевать.) Ваш сиреневый трупик... укутает савана тьма... Не могу...

НИНОН. А ты смоги. (Пауза.) Или все, принести? У мальчишек должно остаться...

ИРМА. Меня... сейчас вырвет...

НИНОН. Все лучше сейчас, чем на сцене.

ИРМА (всхлипывая). Нинон... Нинон! НИНОН! Ну почему у нас с тобой такие имена идиотские?

НИНОН (напевает). Non je ne regrette rien... Non je ne regrette rien… Коль мысли черные тебе придут, откупори бутылочку водички, иль перечти про Горе от ума... Завидую Щукиной! Еще в пещерном театре работала, при царе Горохе, абортов больше, чем ты ролей отыграла за свою юную жизнь, личной жизни нет, никогда не было, и нет надежды, что появится, разве что некрофила встретит, зато - народная артистка!

ИРМА. Говно она, а не артистка...

НИНОН. Так... Это у тебя комплекс неполноценности развивается на фоне резкого охренения. Раньше ты ее уважала.

ИРМА (подвывая). Как я сегодня буду работать? Как? Несчастная моя, Богом забытая душа...

НИНОН. Как обычно. В первый раз, что ли? (Пауза.) Ежик! Ежик! Ну что, я пошла к мальчишкам? Доживешь?

ИРМА. Я помню, когда я в самый первый раз пришла на вступительный экзамен, Главный сказал: “Художник - это тот, кто решает вопросы Бытия. Не быта, а Бытия”. В ночь этого же дня он пыхтел у меня на животе. А я лежу и думаю - ну вот и начались ответы на эти вопросы... Запомнить надо, авось пригодится. “Ума холодных наблюдений и сердца горестных замет”... Вот теперь... я все время смотрю на себя со стороны. На похоронах у Люси все рыдали... я тоже вроде бы... а потом ловлю себя на мысли: ”Запоминай, запоминай, вдруг играть придется...” Что у нас за профессия долбанная...

НИНОН. Ну и иди в дворники! Или в проститутки. А лучше всего - поцелуйся со своим Главным, а если не хочешь, то с самим чертом!

ИРМА. Ты... смерти моей хочешь...

В дверь протискивается Андрейка.

АНДРЕЙКА. Привет, девчонки... Что это ты такая бледная, Ирэн?

НИНОН. Что надо?

АНДРЕЙКА. Если человек грустный - ему взгрустнулось. А если бледный... Курить есть?

НИНОН. Я дам тебе одну - запомни - одну сигарету, но ты за это сходишь к мальчишкам, возьмешь у Фила остатки водки и принесешь сюда. (Достает сигарету из ящика столика.) Идет?

АНДРЕЙКА. Идет. (Выхватывает у Нинон сигарету.) Только вот мистер Филиппосис еще не появился. Обидно, да? (Исчезает.)

НИНОН. Вот скотина!

ИРМА (сквозь снова нахлынувшие слезы.) Нинон, я сейчас умру...

НИНОН. Не плачь, девчонка... Пройдут дожди...

ИРМА. Я... сама пойду...


Коридор. Главный и Алферов.

ГЛАВНЫЙ. Валя, и постарайся не мельчить во втором. Как доходит до сути дела, до конфликта, ты вечно начинаешь суетиться. Нет ничего хуже, чем когда актер на сцене суетится.

АЛФЕРОВ. Жэ компру... Понял.

ГЛАВНЫЙ. Васильев здесь?

АЛФЕРОВ. А как же!

ГЛАВНЫЙ. Что-то я его не видел...

АЛФЕРОВ. Не переживай. Вот за кого - за кого, а за Васильева не переживай. Он - здесь. Он - всегда здесь. Тайна сия велика есть...

ГЛАВНЫЙ. Как думаешь, Сережка не перегорит? Надо срочно ему мозги промыть, пока Ирка их совсем не затуманила. Почему актеры не дают обета безбрачия? Ведь у нас тоже монастырь... Монастырь духа, как раньше говорили. Он что, сейчас бухает? Или нет? Говорил, что завязал. Я же… отвечаю за него…

АЛФЕРОВ. Да, парень хорош... Услужливый, в лице румянец есть...

ГЛАВНЫЙ. Ты чего?..

АЛФЕРОВ. Да нет… Судя по всему - завязал. Все-таки “ноблесс оближ”...

ГЛАВНЫЙ. Валя... Ты хоть понимаешь, что сегодня на карту поставлено все? Кому еще кроме меня это надо? Этим пацанам? Филу? Ленке? Все только и видят деньги, деньги, деньги... Раньше так не было... Или старею? А? Почему все так… обмельчало? Почему о душе никто не думает? Все только бабки считают, считают, считают... Вот и выходит, что порядочные люди с тобой не уживаются, они по другую сторону баррикад. А работать приходиться вот с мудаками вроде тебя...

АЛФЕРОВ. А в рыло?

ГЛАВНЫЙ. Не обижайся, шучу. Недавно захожу за кулисы, “Макбет”, не много ни мало, а навстречу выскакивает Ирка, леди, блин, Мценского уезда... Первое действие, а она уже косая. Я говорю - милая, я тебя завтра уволю, а она...

В коридоре появляется Ирма. Пауза.

Жить долго будешь.

ИРМА. Постараюсь... Вашими молитвами.

АЛФЕРОВ. Сережа пришел?

ИРМА. Сережа повесился. Ну вас, говорит, на хер с вашими премьерами. (Главному.) В моей смерти, написал, вас винить надо.

ГЛАВНЫЙ. Дура ты, Ирка. Все равно я тебя уволю. Отыграй вот премьеру, и конец тебе. Добро пожаловать в солнечные Березники.

ИРМА. Все равно куда, только от вас подальше. Кстати, Сережу тоже не забудьте рассчитать. А спектакли, так уж и быть, сами играйте. Как Юрский, или там, на худой конец, Дрейден - Донцов.

ГЛАВНЫЙ. Ирма...

ИРМА. Кому Ирма, а вам – Ирма Эрнестовна. Ладно, мне еще до магазина и обратно. Пропустите беременную женщину, господа.

ГЛАВНЫЙ. Ирка, довыступаешься. Опять пили? Сережа тоже… с тобой? Поубиваю сволочей!

ИРМА. Сережа ваш только о роли своей незабвенной думает. Даже трахаться из-за этого стал как-то очень задумчиво. Кончит, и монолог из первого действия. Потом еще раз - и из второго. Так каждый вечер всю пьесу и повторяем. (Уходит.)

ГЛАВНЫЙ (Алферову). Понял? А ты говоришь... Боже мой, какой дьявол их свел вместе? Она же его загубит!

АЛФЕРОВ. Понимаю… Но есть иное благо – сочетанье двух душ… Скажи сурьезно, к примеру - Маринка......

ГЛАВНЫЙ. Маринка…

АЛФЕРОВ. Что за комиссия, Создатель…

ГЛАВНЫЙ. Да…

АЛФЕРОВ. Ну, старик... Целый роман... Она к нему, а он – ко мне, понимаешь...

ГЛАВНЫЙ. Валя, все, прекращаем! Быстро найди мне Фила. Вашу первую сцену надо пройти пару раз до начала. Вечно вы там развлекаетесь вместо того, чтобы...

АЛФЕРОВ. Да-да-да! Я тоже заметил...

ГЛАВНЫЙ. Валя! Фила, Серегу - и быстро на сцену.

Алферов уходит

(Декламирует.) “... быть может, прежде губ родился шепот

и в бездревесности кружилися листы

и те, кому мы посвящаем опыт

до опыта приобрели черты...”

Как же вы мне все надоели...


Мужская гримерка. Ирма и Федор.

ИРМА. Как же вы мне все надоели... Я умираю, Главный под ногами путается, Серый скрылся в сторону моря, а ты... умничаешь!

ФЕДОР. Ируля, но это же, по крайней мере, самое безобидное.

ИРМА. Ненавижу! Видеть вас никого не могу!

ФЕДОР. Ты просто запуталась. Сейчас я тебе все объясню...

ИРМА. Филиппка-то когда придет?

ФЕДОР. ...Твой фрустрационный период проходит в данный момент фазу сублимирования... или сублимации? Как правильно? Неважно.

ИРМА. Если он опять опоздает, Главный на него наедет уже серьезно. Еще и Серого нет… Дурдом, а не театр…

ФЕДОР. ...Проходя через ментальную медитационно-трансцендентную экстраполярность, предел толерантности имеет тенденцию дезавуироваться...

ИРМА. Федя! Я тебя сейчас задушу!

ФЕДОР. Такая вот парадигма.

Входит Фил с объемным полиэтиленовым пакетом в руках.

ФИЛ. Ты знаешь, Федор, о чем я сейчас думал? Вот мои руки и ноги. Кости давно приобрели необходимый запас кальция, и, соответственно, окаменели. Внутри меня течет энное количество крови. Все упаковано, пока еще довольно плотно. Но - тем не менее, это всё - только собрание всяких минералов, элементов и прочих витаминов. А к вопросу о примате материи над духом можно добавить только то, что единственное, что отличает эти килограммы и литры от неорганической природы - наличие духа, или, на худой конец, души. Когда душа покидает человека, он перестает им быть. Это уже никому не нужный субъект, на который боятся смотреть и от которого мечтают поскорее избавиться. Тривиально? Может быть. Но у меня неодолимое желание общаться с вашими душами, а не с вашими телами. Здравствуй, Ирэн, доброе утро, и не надо отвечать мне словами ослика Иа-Иа, потому что я и сам вижу, что зрелище мне представляется душераздирающее... А этого наши души не заслуживают, ну, чтобы их раздирали. Вот это тебе и прекрасной Нинон. ( Достает из пакета бутылку водки.) Только не страдайте.

ИРМА. Филя, я тебя люблю! (Бросается Филу на шею.) Ну, город наш! (Убегает.)

ФЕДОР (после паузы). Возлюби ближнего своего...

ФИЛ. А вот этого можно было и не говорить. Где Серенький?

ФЕДОР. Скрылся... в сторону моря.

ФИЛ. Это плохо. Главный мечет? Или рвет?

ФЕДОР. Он же с нами не пил вчера, с чего ему рвать.

ФИЛ. Уже почти смешно. Ты определенно делаешь успехи. Ну ничего, не так страшен черт, как его малютка.

Появляется Алферов.

АЛФЕРОВ. Привет, артисты... Педерасты-онанисты.

ФИЛ. Здравствуй-здравствуй... Друг прекрасный.

АЛФЕРОВ. Филя, пойдем на сцену. Надо повторить кое-что. Что, Сережа не появлялся?

ФЕДОР. Здравствуйте, Валентин Васильевич. Сережа... Сережа заходил, кланяться велел. А Главному передайте низкий поклон, если, конечно, он меня еще не забыл.

АЛФЕРОВ. О нет, он тебя будет помнить долго... Может быть, всю жизнь. Пошли, Филиппыч. ( Уходят.)

ФЕДОР. А не пойти ли и мне на женскую половину? Чуть из постели - прыг, занятье для тупицы... Или девицы? Неважно. Вот так вот, всю ночь читаю небылицы, и вот плоды от этих книг. ( Выходит.)



Коридор. Главный курит перед выходом на сцену. Появляется Щукина.

ЩУКИНА. Здравствуйте.

ГЛАВНЫЙ. Вера Афанасьевна, рад видеть. (Целует ей руку.)

ЩУКИНА. Знаете, у нас в гримерке почему-то ужасающий запах. Просто войти невозможно. Я так готовиться к спектаклю не могу. Может, там сдохло... что-то?

ГЛАВНЫЙ. Запах?

ЩУКИНА. Ну да! Причем преотвратительнейший!

ГЛАВНЫЙ. Да не переживайте! Это режиссер умер в актере. Помните Немировича, который Данченко?

ЩУКИНА. Знаете, я вас иногда не понимаю...

ГЛАВНЫЙ. Я сам себя иногда не понимаю.

ЩУКИНА (проходя в гримерку). Здравствуйте, Леночка.

ЛЕНА (входя). Здравствуйте, Вера Афанасьевна. (Главному.) Здравствуйте.

ГЛАВНЫЙ. Привет.

Пауза.

ЛЕНА. Переживаешь?

ГЛАВНЫЙ. Чуть свет - уж на ногах, и я у ваших ног

Ну поцелуйте же. Не ждали? Погодите.

Что ж, ради, нет? В глаза мне посмотрите.

Удивлены и только? Вот прием!

Как будто не прошло недели,

Как будто лишь вчера вдвоем

Мы мочи нет друг другу надоели

Ни на волос любви! Куда как хороши!

ЛЕНА. Я пойду? Мне скоро на сцену. (Входит в гримерку.)

ГЛАВНЫЙ. ...И вот за подвиги расплата...

Появляется Андрейка.

АНДРЕЙКА. А...

ГЛАВНЫЙ. Пошел вон.

АНДРЕЙКА. Понял. (Исчезает.)

Главный закуривает. Появляется Федор. Едва кивнув головой, пытается пройти дальше.

ГЛАВНЫЙ. И вот что я хочу сказать... Сережка... работает отлично... Просто молодец. А ты работаешь... гениально. В тебе может, именно потому, что ты еще молод, есть какая-то детская нетронутость, и когда она соединяется с твоей фактурой... Не переживай. Просто это не совсем твоя роль. Но ведь есть и другие пьесы. Мы же творческие люди, поладим, я думаю?

Федор, не отвечая подходит к гримерке Лены и стучится в нее.

ФЕДОР. Можно?

Голос Лены из-за двери ”Входи!”. Федор заходит.

ГЛАВНЫЙ. Кого актер ненавидит больше, чем режиссера? Разве что публику. Если публика холодная... Вот где ужас! Зал холодный! Да не зал холодный, а ты его не чувствуешь, считаешь, что из-за пары твоих заплесневелых штампов все должны животики надорвать!.. Умный еще доиграет, как сможет, по задачам пойдет, да где его взять, умного-то... А глупый начинает шакалить, с публикой заигрывать... И публика - да! Все сожрет, тем более если я, Иван Иваныч Тютькин на подмостках. Как говаривал пресловутый Константин наш Устинович: “Маленьких ролей нет, они быстро наполняются”. И говорят вот – “ А что, я играю только для себя.” И играют! Алферов с выпавшей грыжей полтора акта в “Гамлете” разгуливал, Васильев - со сломанной ногой романтические сцены задвигал в “Сирано”, Люся с сердечным приступом работала на сплошном нитроглицерине, после спектакля на “скорой” увезли... А зачем? Тщеславие? Да нет, в эти минуты театр - жизнь, и остановить ее нельзя, вот остановка действительно чревата летальным исходом... И – “весь мир – театр”! Или бардак, как говорится здесь, по сю сторону добра и зла? Федя, Федя... съел медведя.

Главный гасит сигарету и идет на сцену.

Женская гримерка. Лена причесывается. Федор стоит у окна.

ФЕДОР. Ночью Пушкинская непохожа на себя. Сколько уже я живу в этом городе, а ночью прошелся по этой улице в первый раз, и с неожиданным, каким-то суеверным ужасом обнаружил, что нахожусь совершенно в другом мире. Исчезли все обыденные дневные обитатели, только ночной магазин деликатесов изредка впускал и выпускал смутных запоздалых посетителей, да светились рекламные огни. И оказалась, что эти незаметные днем строения – девятнадцатого века, и по этой самой Пушкинской можно прогуливаться и думать, что ты в Италии...

ЛЕНА. Я так боюсь за сегодня...

ФЕДОР. Как жаль, что ты не куришь. Ты бы тогда почаще выходила на свой балкон, прикуривала от изящной зажигалки и выдыхала в небо сизый американский дымок...

ЛЕНА. Если бы ты сегодня работал, насколько бы я спокойнее себя чувствовала... С Сережкой нормально, все как надо, но... Ну, ты сам понимаешь... Хотя… Да, ни на кого не надейся и сама не плошай.

ФЕДОР. Елена, как я тебя люблю!

ЛЕНА. Ты не заметил, вчера, во втором действии я точно не-до? В конце? Мне Ирка говорила. Посмотри сегодня, пожалуйста, до вечера еще можно что-то поправить... Все-таки как глупо! Работаешь, работаешь, потом наступает премьера, ожидаешь чего-то сверхъестественного, мир должен перевернуться, но нет – ничего, ничего... Наступает заурядное утро, все пусто, обычно и обыденно, и к тому же еще и банальная утренняя репетиция... И это говорю я, не самая, наверное, последняя актриса в этом мире... А Люся вообще говорила, прям перед смертью: “Сдохнешь здесь, и никто тебя не вспомнит...” Наверное, так оно и есть...

ФЕДОР. Может, забудешь своего Гамлета ко всем чертям, пошлешь ему развод, и убежим со мной в Массачусетс или Вермонт... Салли, там так здорово! Без шуток, у меня сто восемьдесят долларов в банке! Уедем, Салли, а?

ЛЕНА. И все же это лучше, чем вовсе не работать... Служить в театре – и не работать! Бррр... Ужас. Мороз по коже.

ФЕДОР. Вот и поговорили. И что приходил? Может, что сказать хотел...

ЛЕНА. Козин собирается делать “Три сестры”. Здорово, да? Я всегда хотела сыграть Ирину.

ФЕДОР. Козин много что собирался сделать. Как ты ему можешь верить? Вот урод, так урод! Что за нос, что за рот? И откуда такое чудовище? Да он просто же трепло, если уж на то пошло. (Пожимает плечами.) Что это я стихами заговорил?

ЛЕНА. Начинается... Знаменитые актерские разговоры. Кто кого талантливее, кто кого бездарнее, и кто что мог бы сделать, если бы не Главный. Ты можешь обосрать человека с головы до ног, но если потом все же скажешь, что он гениален, он будет молиться на тебя. Но - если скажешь другое, допустим, “ В тебе тьма достоинств, ты красив, как фиг знает кто, но, извини, актер ты… это… дерьмовый... Да и вообще, хороший человек - не профессия!” Вот тут-то и начнется настоящий театр, а также кино и цирк.

Осторожный стук в дверь.

Да!

В дверь протискивается Андрейка.

АНДРЕЙКА. Леночка, нам сегодня работать, творить, так сказать, на одних подмостках... Хочешь, прочитаю раннего Есенина?

ФЕДОР. Прелестное дитя, ты поступаешь не очень вежливо, прерывая нашу беседу.

АНДРЕЙКА. Наступила осень, отцвела капуста...

ФЕДОР. Я всегда поражаюсь, видя это создание!

АНДРЕЙКА. Улетели на хер половые чувства...

ФЕДОР. Вот есть домовые, а Андрейка - театральный.

АНДРЕЙКА. Сяду на дорогу, положу хрен в лужу...

ФЕДОР. А теперь - до свидания. (Поднимается, берет Андрейку в охапку и выносит его из гримерки.)

АНДРЕЙКА (на ходу). Пусть лежит и мокнет, ну кому он нужен! Это я сам написал, когда маленький был! А еще есть ранний Маяковский... (Исчезает за дверью вместе с Федором.)

ЛЕНА. Вон из Москвы! В деревню, к тетке, в глушь, в Саратов! Куда угодно из этого колхоза!

Мужская гримерка. Алферов и Фил играют в нарды. В угловом кресле - Нинон. Она курит.

АЛФЕРОВ. Вот так всегда!

ФИЛ. Извини, бывает.

АЛФЕРОВ. Это намек или прямое оскорбление?

ФИЛ. Это прямой намек.

АЛФЕРОВ. Когда-то я работал во МХАТе... десять дней... Произошел прелюбопытнейший казус... Приехали мы в межсезонье... Ну ты смотри!

ФИЛ. Камень знает, к кому идти.

АЛФЕРОВ. Так вот, приехали мы в межсезонье, все гримерки закрыты... Ну, натурально, начальству нужна комната для переговоров... Ага, не все коту масленица. (Передвигает фишки.) Открыли гримерку Смоктуновского Иннокентия Михайловича, ибо она насупротив курилки, то есть прямо перед входом на сцену. Это у нас пишут - “выход на сцену”, а во МХАТе - все как при Константине Сергеиче, царствие ему небесное, “вход”... Так и написано.

ФИЛ. Вход.. Твой ход, не отвлекайся. Ход – вход… Оставь надежду, всяк сюда входящий.

АЛФЕРОВ. Так вот, все гримерки заперты, а значит, и туалеты тоже... Во МХАТе-то и туалеты в гримерках, не то, что у нас, одно очко на десять тысяч человек... И если все закрыто, а у Смоктуновского открыто, то что мы имеем? И вот то один, то другой... Все же люди, и ничто человеческое... Ну, пол-труппы и облегчилось. Некоторые и по большому... Я все думал - вернется Иннокентий Михалыч с отпуска, зайдет в гримерку, откроет ватерклозет...

ФИЛ. Может, этот удар его и подкосил?

АЛФЕРОВ. Не юродствуйте, Штирлиц.(Смотрит на доску.) Не догоняю, явно не догоняю...

ФИЛ. А я помню другую историю... Нинон, ты там не уснула?

НИНОН. Ноу.

ФИЛ. Играли мы сказку... Дебильная какая-то сказка, ну, как всегда... Козин ставил. (Алферов ухмыляется.) И вот Сережка, а он принца какого-то там играл, выходит на сцену, и пытается текст говорить... А я, стало быть, каким-то там Людоедом был... И вот что-то мне так грустно стало, находит же на человека такая грусть изредка, я и говорю ни с того, ни с сего... “А как тебя зовут, мальчик?” Он растерялся, ведь по роли-то - Принц и Принц, но говорит: ”Людовик”. А я говорю тогда, а фамилия тогда твоя какая? Тут он раскололся, и лепит, сквозь смех уже: “А этого я тебе не скажу!” Тут и я раскололся, да так, что со сцены ушел. (Передвигает фишки.) Все, Валь, каюк тебе! Помолись своей испанской богоматери.

АЛФЕРОВ. Да...

НИНОН. А я вам другую историю расскажу. Гастролировали мы в Баку. Ты, Филя, тогда в армии был еще… А вы, Валентин Васильич, вроде в больнице лежали, да?

АЛФЕРОВ. Да-с… Грыжу вырезали, не при дамах будь сказано…

НИНОН. Вот… Козин жил тогда в одном номере с Васильевым. Вот, и у Васильева день рождения намечался. И вот утром Козин и говорит ему: “Убраться надо, мол, народ придет, места мало”. О`кей, убрались. Козин дальше: “ Вась, все нормально?” Тот говорит: ”Да”. Отметили день рождения, а поутру Козин, я и Ленка ушли на море купаться. Васильев просыпается оттого, что уборщица пришла убираться. Там пофигу было, есть кто в номере, нет... Он вышел, вернулся, и вдруг видит: нет чемодана! Елы-палы, здоровый такой чемоданище, мы ведь после Таллина приехали в Баку! А у Васильева только сын родился, и шмоток детских рублей на тыщу было. Да еще какие! Ну, он в милицию. Так мол и так. Полковник в ужас: ”Артыста обокрали! Госта обобрали!” Быстро к директору гостиницы: ”Ышы чемодан! Я тебя знаю, проституция, наркомания, сбыт краденого, взятки... Не найдешь - сам сядешь!” Тот - что делать - по номерам. Главный тут же с ними, он ведь в каждую бочку... Везде, натурально, пусто.

Голос Помрежа в трансляции: Прошу всех пройти на сцену. Начало репетиции.