ВЛАДИМИР ОЗЕРОВ


ВЫШЕЛ ЗАЙЧИК ПОГУЛЯТЬ


От автора: Имена бойцов изменены из соображений их безопасности, имена бригадистов - из нелюбви последних к саморекламе.


ЗАЙЧИК:

В детстве мама называла меня Зайчонком.

- Зайчонок! Сходи за молоком к сеньоре Ортенсии!

Но дожить до тридцати с лишним лет и снова оказаться Зайчиком - это уже, знаете ли... Все это штучки Горды и Вольфа! Какой дьявол потянул Горду за язык назвать меня "зайчиком" при Вольфе? Вольфа, как и Хулиту, хлебом не корми - дай навесить прозвище, причем как навесят - так это уже пожизненно. Впрочем, мне не привыкать - с тех пор, как я стал бойцом, пришлось сменить не одно имя и то, что стоит в моем нынешнем паспорте - всего лишь очередное и Вольф это знает. Ну а я знаю, что он такой же Вольф, как я Зайчик. Ника говорит, что мы с ним вообще "два сапога - пара" - даже по возрасту и габаритам, не говоря уже о характере - "два изверга!" Ну, это она так, я думаю.

Вообще-то мне повезло, что я встретился со всей этой компанией...


ВОЛЬФ:

"Повезло" - "не повезло" - тоже мне, категории! На везение надеяться - все равно что на господа бога. Это, граждане, не позиция. Что значит, везет-не везет? Король Фридрих Великий заявил: "Надо заставить служить себе ад и небо!". Будучи убежденным противником монархии, в данном случае я присоединяюсь к королю. Человек при желании может не то что невезение, а и полный разгром обратить себе же на пользу. Лично я в свое время полный крах личной жизни использовал в качестве повода не для депрессии, а для овладения испанским, поскольку депрессия - это скучно, а новый язык - это всегда интересно: во-первых, можно узнать много нового, а во вторых - найти новых людей, которые могут стать твоими друзьями. А это... Меня не мучают воспоминания о гривенниках, мимо которых я проходил, не нагибаясь, но вспоминать хороших людей, мимо которых когда-то "пробежал" по глупости - грустно. Так что в этом плане мой девиз - "Не проходите мимо!" Именно так я и угодил в эту историю и черт меня побери, если я когда-нибудь в этом раскаюсь!

1.


ВОЛЬФ:

С чего все это началось?

Все самое интересное в моей жизни начиналось, как правило, с каких-нибудь личных катастроф. Не был исключением и этот случай, в очередной раз поставивший меня перед вопросом "Что делать?". Когда-то я по сходным поводам предавался долгоиграющим переживаниям-пережевываниям, но потом пришел к выводу, что слезами горю не поможешь, и сменил тактику. Лучше всего немедленно уйти по уши в какое-нибудь Настоящее Дело или, если таковое в данный момент в наличии не имеется - ввязаться в какую-нибудь Интересную Историю. Именно такой вариант я и принял к рассмотрению в данном случае.

Но во что ввязаться? Стоящие Приключения на дороге, как правило, не валяются, а тратить себя на всякую дешевку - глупо. Но... Была бы голова, а уж приключения на нее при желании всегда найдутся. Надо только внимательно осмотреться по сторонам, помнить, что самое интересное - люди, ну и "не проходите мимо!". В жизни нашей, конечно, многое зависит от всяческих мелочей и случайностей, но не меньше зависит и от того, как мы на любую из них прореагируем. По мне так лучше иной раз получить по носу, ошибившись, чем всю жизнь сожалеть о неиспользованных шансах. А на шансы Его Величество Случай не так уж и скуп - если только сам ты не дремлешь.

Случай не преминул оправдать мои ожидания и на сей раз. Просматривая по диагонали вторую полосу "Комсомолки", я скользнул взглядом по письмам читателей и в одном из них споткнулся о слова "Латинская Америка". Некто Рина из славного города Пскова сообщала, что интересуется упомянутой местностью, знает испанский и готова обменяться информацией на политические темы.


Латинская Америка?

Тому, кто выучил испанский не "попасть" туда невозможно. А тому, кто туда попал - уже невозможно вернуться и забыть. Особенно если ты не "стонущая гагара" и не "глупый пингвин". Там настолько дьявольски интересно, что я просто не берусь описывать - не хватит ни времени, ни места. Скажу только, что у Габриэля Гарсиа Маркеса даже то, что кажется чистой фантастикой - всего лишь приближение к тамошней реальности. Смею вас заверить, что у меня достаточно оснований для такого утверждения.

Итак, письмо Рины.


Речь шла об обмене информацией, причем политической. Гм... Выписывая с Кубы "Гранму", я мог бы, конечно, поговорить о том, что делается в некоторых тамошних царствах-государствах. Но... Письма-рефераты на политические темы - занятие не в моем вкусе. Конечно, из всего, что есть в Латинской Америке, самое интересное для меня - Революция, но ведь и в ней Самое Интересное - это те, кто ее делает. Люди. Вот о них я, пожалуй, мог бы кое-что написать Рине.

О том, что на мысль выучить испанский меня натолкнула встреча с человеком из ЦК компартии Чили. О том, кто и как не сдавался под пытками в тюрьмах Никарагуа, Венесуэлы и Уругвая. О том, как люди вдвоем-втроем, а то и в одиночку по несколько часов - до последнего патрона - дрались с целыми батальонами карателей. О том, как со всего континента собирались добровольцы, чтобы в рядах интербригад сражаться за свободу Никарагуа. О генерале Омаре Торрихосе, давшем оружие этим бойцам. О его шестнадцатилетнем сыне Марти, ушедшем с ними на фронт. О капитане Сантьяго, чьи люди всадили кумулятивную гранату в бронированный лимузин Сомосы на улице парагвайской столицы. И о многих других.

А еще... О самой маленькой стране Центральной Америки - Сальвадоре, куда привел меня своими репортажами мексиканец Марио Менендес, который две недели прожил среди тамошних партизан и так написал об этом, что я просто "заболел" этими людьми, их родиной, их революцией. Меня часто убивает, до чего у нас мало знают об этом - кроме разве что небольшого числа специалистов - и всегда чертовски хотелось рассказать, но... Если бы я был журналистом!... Но я всего лишь инженер.

В общем, кое-что я мог бы, пожалуй, сообщить этой Рине. И к тому же - вдруг это окажется Та, которой мне так не хватает? Чистый конверт у меня есть...

Что я написал? Не так уж много: кто я, почему выучил испанский и к чему это привело.

Ответ пришел довольно быстро. Для начала я узнал, что у Рины муж и трое детей. Что ж, идеал, как известно, недостижим. Но в остальном...

РИНА:

Боже мой, меня едва не погребли под грудой писем! Спасло лишь то, что в подавляющем большинстве это были "пустышки". Чего там только не было! От плоских шуточек и обвинений в саморекламе до решительных предложений руки и сердца от граждан, почему-то большей частью находившихся либо в армии, либо за решеткой. Они мало того, что через одного грозились приехать, отбыв срок или демобилизовавшись, но еще и писали просто жутким языком и с таким количеством грамматических ошибок, что мне, закончившей литфак в педагогическом, начало казаться, что на ниве нашего всеобщего образования основной культурой является чертополох. Просто жуть берет!

Но все же жаловаться грех - в этой груде писем нашлись и несколько таких, ради которых стоило все это затеять и перелопатить. Это были письма Глории, Вольфа, Солы, Дена, Вольда и еще нескольких ребят, и это были м о и люди!

Бог ты мой, я столько лет чувствовала себя словно партизаном, отбившимся в сельве от своего отряда, много лет продиравшимся сквозь заросли и болота - на одном только упорстве и вере в правоту своего дела! И - вдруг словно вышла наконец на поляну, где вокруг костра сидели и пели свои - мой отряд!


Как и Вольф, я потом много думала о Случае - ведь даже то письмо я могла бы написать иначе. Ведь для меня информация - лишь одно из средств что-то с д е л а т ь - для ребят из той страны, "сладкое имя" которой много лет не дает мне спать спокойно. Да, я могла бы написать иначе - "акции солидарности", "Чили" - и многое могло бы быть совершено иначе, быть может. Написал бы мне тот же Вольф - кто знает?


Почему Чили?

В 1973 мне было восемнадцать. Второй курс литфака, наивное существо с лозунгом "Любовь и цветы!". Чили стала шоком, взрывом. Кровь на мостовых. Расстрелянные мальчишки и девчонки - художники из бригады Рамоны Парра, раздробленные руки убитого Певца, разбитое прикладом лицо убитого Президента, Поэт, не переживший нового рабства своего народа... И эта мразь в генеральской фуражке и темных очках, от одного имени которой меня просто трясет.

Кровь на мостовых. В письме Вольфа были стихи:


Мостовые безмолвны и терпеливы,

но под башмаками солдат,

в лязге гусениц танков

и токе струящейся крови

камни их ждут своего часа,

чтобы вздыбиться баррикадой.


Камням хорошо ждать - у них нет сердца. А что делать мне? Тоже только ждать? Но что я могу? И это равнодушие, все шире и шире расползающееся вокруг год за годом... Иногда мне казалось, что вообще уже никто ничего не хочет знать о чужой беде. Порою просто страшно, до чего дошли многие из нас. Однажды по телевизору показали, как крокодил съел антилопу - так на телевидение обрушился шквал писем и звонков: "Как можно показывать на ночь такие ужасы! Ведь и дети смотрят!". А вот когда в программе "Время" показывают карабинеров, бьющих людей дубинками по головам – в кровь, до полусмерти - на это смотрят, спокойно попивая чай.

Нет, просто ждать - я так не могу. И если вокруг равнодушие - значит, должен быть кто-то, хоть один, кто будет стучать в эту стену, бить по ней, пока жив, или покуда стена эта не рухнет!

Можно и нужно собирать подписи людей в акциях солидарности - и я собирала, вместе с моими детьми и учениками. Это что-то, это много больше, чем ничего - и страшно мало. Мы собирали подписи - и кто-то выходил на свободу из чилийских тюрем, но в это время исчезали и погибали другие - и мы не могли это остановить. Нет, мне было мало этого Выхода.

Тогда пришла Живопись. Рисовать я, в общем-то, умела с детства, но прежде, чем браться за что-то серьезное, следовало все же подучиться - и я закончила заочно Университет Культуры. И начались мои картины. Боже мой - если ты не член Союза художников, то в нашем милом городе все проблема - и холст, и краски, и багет, и кисти. Все добываешь, как партизан - в налетах, экспедициях и реквизициях. А когда писать? Днем - школа, дома - трое детей и муж. Остается только ночь, кофе и сигареты. До одурения. Но зато когда получается!... И у меня, наверное, получалось, хотя и не всегда, быть может, так, как хотелось бы. Ведь Комитет солидарности с Чили принял мои картины!

Но боже мой - ведь и это вовсе не так много! До многих ли достучишься картинами, многие ли их увидят? И я начала... писать роман о Чили! Господи, как же я с ним мучалась! Рецензии были и такие, и этакие - от разгромных до сочувственно-поощрительных, только толку от всего этого не было никакого. В конце концов я плюнула и начала все заново - как роман для детей - о детях Чили до и после переворота. Мне хотелось, чтобы, взглянув на них, наши дети увидели в них себя и поняли, что они - такие же, и что все то, что для кого-то "далеко и не наше дело" - на самом деле рядом с нами и в нас самих. Если нельзя достучаться до равнодушных взрослых - надо попробовать сделать что-то, чтобы хотя бы из детей не вырастали новые равнодушные. Ох, не знаю, что у меня из всего этого получится, но отступать и "уходить в тину" я не собираюсь! Потому-то и написала я то письмо в "Комсомолку" - надеялась, что с моей помощью хотя бы несколько таких, как я, найдут друг друга и объединятся - ведь вместе можно сделать гораздо больше, чем одному, каким бы он ни был. И это - удалось!


ВОЛЬФ:

Рина - золото! Порой она, конечно, наивна до ужаса и многим кажется не от мира сего, но я такую "наивную личность" не променяю на десяток "умудренных жизнью” философов, всегда умеющих найти глубокомысленное обоснование и оправдание своему полному бездействию.

А Чили...

Сентябрь 1973 - бессильно сжатые кулаки и немыслимая ругань на всех углах. Ничего нельзя сделать... Только слушать о том, как расстреливали наших товарищей. "Войска! Войска! Для чего у нас ВДВ?!" - от скольких я слышал это тогда! Но было н е л ь з я. Ах, если б было можно! Нас было бы достаточно, чтобы и пыли не осталось от всей этой сволочи. Но было нельзя...

Но почему, почему, черт побери?! Почему - поражение, когда в руках было, казалось бы, все для победы? И я читал об этом все, что мог достать. И чем больше читал, тем горше становилось - ведь как и в Испании, можно было не проиграть, если бы... Если бы, да кабы...

А пять лет спустя, в 1978... Объявление в Библиотеке иностранной литературы приглашало на встречу с членом ЦК компартии Чили. После встречи - фильм Аларкона "Ночь над Чили". Из нескольких сот, прочитавших это, пришли только двадцать. Остальных это не интересовало... И мы перешли из большого зала в маленькую комнату...

Но именно в этой маленькой комнате я решил взяться за испанский. Тем более, что для меня это не составляло труда - незадолго до этого я на удивление самому себе ухитрился за четыре месяца вполне прилично освоить португальский - очень хотелось "приложить руку" к войскам ЮАР в Анголе. Поэтому на испанский мне хватило и двух месяцев, после чего я запоем стал читать в "Гранме" сводки боевых действий в Никарагуа - там как раз было жарко, и это отрадно контрастировало с обстановкой в Чили. А когда Сомоса дал деру, на стенах чилийских домов появились надписи - "Сегодня Сомоса - завтра Пиночет!". Но "Пиноккио" это, похоже, не слишком смутило...

Пять лет спустя моей первой практикой в разговорном испанском стал разговор со случайно встреченным на кинофестивале чилийцем, который оказался коммунистом, девять лет проработавшим в подполье после переворота. Чили...


Рина попросила меня связаться с какой-то Глорией из московской Бригады, работающей в фонд солидарности с чилийцами и даже умудряющейся по каким-то хитрым каналам иметь связь с теми ребятам, что сидят по чилийским тюрьмам. По словам Рины, Бригада получила какие-то документы с той стороны и теперь зашивается с переводом их на русский для дальнейшего распространения. "Не мог бы ты им помочь, Вольф?"

Почему же нет? Если то, что ты можешь сделать - нужно - так это же прекрасно! Для меня, например, самое поганое - ощущение собственной ненужности. А тут предлагается применение моему испанскому! И черт меня возьми, если я откажусь - ибо для чего же я его тогда в конце концов учил?

И я позвонил таинственной Глории.

ГЛОРИЯ:

Нет во мне ничего таинственного! Мне всего восемнадцать лет и я ужасно ленива - второй год не могу одолеть учебник испанского. Знаю только несколько латиноамериканских песен - и все. Правда, мою ненаглядную Поганку - Хулию, комиссара нашей Бригады, это не очень расстраивает, хотя сама-то она испанский знает лучше русского.

- Каждому - свое! - говорит Поганка. - Ты у нас певец и художник!

Угу, художник, как и мой папа. А что такое художник в Бригаде? Это звонят тебе среди ночи и говорят сладким голосом:

- Глория, дорогая, сделай к утру тридцать вымпелов для продажи на завтрашней ярмарке солидарности!

И всю ночь - как Папа Карло.

А утром прибегает Хулия, начинает будить, бренчать на гитаре и пианино, свистеть на флейте, бить в барабан и требовать пирогов. Знает, поганка, что я ее ужасно люблю и прощу все на свете. Между прочим, именно она и притащила меня в Бригаду. Просто я попала на один из их концертов, где Хулия пела одну потрясную песню про Чили, с такой музыкой, что я не удержалась и от восторга начала прыгать. А если такой человек, как я, прыгает - меня трудно не заметить. Ну, она и заметила. У нее на "своих людей" глаза, как у кондора, и хватка, как у бульдога.

Она вообще настолько железная личность, что я ее считаю не человеком, а андроидом. Если по утрам она пьет машинное масло - я не удивлюсь. Иногда просто хочется разобрать ее, чтобы узнать, что же там понапихано внутри. Она, наверное, и в пятьдесят лет будет съезжать по перилам и свистеть при этом в четыре пальца!

Никарагуанцы прозвали ее Пумита - Маленькая Пума. Какие никарагуанцы? Да тут привезли однажды полсотни раненых с тамошнего фронта - и мы во главе с Хулией занимались ими в больницах.

Ну, это была публика! Стоило им встать на ноги, как они табунами двинулись изучать город. Возвращала их обычно милиция, и где-то так через два дня на третий - когда наконец удавалось разобраться, кто они и откуда. С Хулией все они, конечно, были неразлей-вода и, уехав, затеяли мощную переписку. Только поганкины письма все почему-то терялись по дороге, может, потому, что адреса у них там в Никарагуа какие-то странные - "от бара дяди Карлоса сто шагов к северу и за углом - налево". Ну, ники забеспокоились и в два часа ночи позвонили ей домой из Манагуа. Поганкин папа - он у нее офицер - потом два дня доказывал у себя в особом отделе, что звонили Хулии, а сам он никарагуанской разведке не продавался. Вообще папа и мама у нее хорошие, говорят, что в случае чего сядут в тюрьму вместе с Поганкой.

Ну, до тюрьмы тоже еще дожить надо! Год назад Хулия обнаружила "малину" доморощенных фашистов и отправилась их перевоспитывать. Враг, однако, склонности к диспутам не проявил, а пустил в ход руки. Так эта Поганка двинула кому-то в глаз и сиганула из окна. Хорошо, что дело было на втором этаже - зная Хулию, я не сомневаюсь, что она прыгнула бы и с пятнадцатого, но тогда уже сей андроид вряд ли удалось бы отремонтировать.

Вот. Спрашивается, как можно не любить такую Поганку?!

Когда появился Вольф, я, конечно же, сразу сообщила Хулии и та, "почуяв добычу", потребовала его к себе.