ЖАЛОБА ПОРТНОГО

Предисловие переводчика

Перед вами весьма необычная книга. Принадлежащая перу одного из самых известных и талантливых американских еврейских писателей, Филипа Рота (Philip Roth), она вызвала в свое время ожесточенные споры, чтобы не сказать литературные скандалы, как в Америке, так и в Израиле. Надеюсь, что читатель сам сможет оценить достоинства книги, не убоявшись весьма гремучей смеси потрясающей откровенности,черного юмора, идей Фрейда, препарированных на американский лад, а иногда и пронзительно звучащего чувства боли и одиночества...

А вот, что писали о "Жалобах Портного" литературные критики:

"Очень важная книга... Она просто вне цензуры, "ни одна пуговица не остается


застегнутой" - все условности забыты, и в то же время жутко смешно"


- Newsweek

"Потрясающе...Эта книга, которую хочется раздавать друзьям, зачитывать вслух всем в пределах слышимости, наблюдая, как люди просто падают со стула и корчатся от смеха над теми же отрывками, которые вызывали у вас истерическое веселье и ощущение пронзительной правды жизни..."


- Cleveland Press

"Один из самых изумительных и смешных романов из написанных в наше время"


- Cleveland Plain Dealer

"Потрясающе... Никто еще не писал о сексуальных проблемах так забавно и бесцеремонно со времен Генри Миллера"


-Time

Виктор Ройтберг (Victor Roitberg) [email protected]

 

ЖАЛОБА ПОРТНОГО

           Филип Рот

Самый незабываемый человек из всех, кого я знал

Ну, поехали...

Еврейские блюзы

Страсть к "киске"

Самая распространенная форма деградации в сексуальной жизни

В изгнании

Посвящается Александру Портному (1933 - ). И его психическому расстройству, при котором в психике идет постоянная борьба между этическими и альтруистическими импульсами неожиданной силы и крайними сексуальными желаниями, имеющими часто извращенный характер.

Спиелвогел говорит: "Акты эксгибиционизма, вуайеризма, самоудовлетворения, сексуального фетишизма и минета многочисленны. Однако вследствие состояния "морали" пациента, ни работа воображения, ни действительные акты не приводят к настоящему сексуальному удовлетворению. Вместо этого преобладает чувство стыда и неопределенный страх перед расплатой, принимающей часто в воображении форму кастрирования."


(Спиелвогел 0. "Озадаченный пенис" , Международный журнал психоанализа, том XXII, стр. 909 ).


Спиелвогел полагает, что зарождение этих симптомов следует искать в детстве, особенно в отношениях ребенка и его матери

САМЫЙ НЕЗАБЫВАЕМЫЙ ЧЕЛОВЕК ИЗ ВСЕХ, КОГО Я ЗНАЛ

Она так прочно и постоянно заполняла мое сознание, что в течение первого года моего школьного обучения мне казалось, что каждый из преподавателей - это на самом деле все та же моя мать, только в загримированном виде. Сразу после звонка, я обычно кидался стремглав домой, ломая себе голову по дороге мыслью успеть туда раньше, чем она успеет произвести обратное превращение. Однако, она всегда оказывалась на кухне ко времени моего прихода, занимаясь приготовлением завтрака. Тем не менее мои подозрения не исчезали, наоборот - я проникался только большим восхищением ее магическими способностями. Одновременно я испытывал и определенное облегчение, когда моя очередная попытка оканчивалась неудачей, хотя я их и не прекращал. Дело в том, что я был уверен, что ни отец, ни сестра не имеют ни малейшего представлениям о демонических превращениях моей матери. И, видимо, открытое разоблачение казалось мне в какой то степени опасным предательством, и в пятилетнем возрасте я не был готов нести все бремя последствий. Возможно, я даже побаивался, что меня сотрут с лица земли, если я замечу, как она в конце полета из школы влетает в дом через окно спальни, или как она материализуется по частям из невидимого состояния и оказывается в конце концов в своем неизменном фартуке.

Конечно, когда она просила рассказать обо всем, что я делал, в детском саду, я сообщал ей все подробности. Я не пытался разобраться во всех последствиях ее вездесущности, но то, что все это было связано с желанием следить за мной в минуты, когда я этого не подозреваю - не вызывало у меня никаких сомнений. Последствием этих фантазий, доживших (в этой конкретной форме) до первого класса было то, что я стал неизменно честен - у меня просто не было другого выбора.


0! И каким умным ребенком! О моей бледной перекормленной сестре, которая была старше меня, моя мать обычно говорила (конечно, в присутствии Ханны: честность была и ее излюбленной политикой): "Ну, эта девочка, конечно, звезд с неба не хватает. Да ведь никто и не требует невозможного. Благослови ее Бог, она трудится не покладая рук, делает все, что может, и спасибо даже за те оценки, что она получает".


Обо мне же, унаследовавшем ее длинный египетский нос и красивый, привычный к болтовне, рот, моя мать говорила с характерной скромностью: "Этот бандит ? Ему не нужно даже открывать книгу - оценки "А" по всем предметам. Ну, просто второй Альберт Энштейн".

А как воспринимал все это мой отец? Он пил - конечно, не виски как гой - а минеральное масло и молоко магнезии. Он постоянно жевал Экс-Лакс и принимал по утрам и вечерам Олл-Бран. Что касается сухофруктов, то он поглощал их фунтовыми пакетами. Он страдал - о, как он страдал - от запоров! Ее вездесущность и его запоры, моя мать, влетающая в окно спальни, мой отец, читающий вечернюю газету, с медицинской свечкой в заднице... таковы, доктор, мои самые ранние воспоминания о родителях, о их качествах и секретах. Он обычно заваривал немного александрийского листа в кастрюле, и этот процесс, вместе с предполагаемым растеканием свечки в заднем проходе, составляли его шаманство: заваривание этих зеленых с прожилками листьев, помешивание ложкой отвратительно пахнущей жидкости, затем осторожное переливание ее в ситечко, а затем в свое заблокированное тело - и все это с болезненной и жалкой улыбкой, застывшей на лице. А затем склонившись молча над пустым стаканом, как будто прислушиваясь к отдаленной грозе, он ожидал чуда... Маленьким мальчиком я иногда сидел в кухне и ждал вместе с ним. Но чудо никогда не происходило, во всяком случае в том виде, как мы его ожидали и слали свои молитвы - как снятие приговора, как полное избавление от этой чумы. Я помню, что когда по радио объявили о взрыве первой атомной бомбы, он сказал вслух: "Может быть это поможет делу". Но все катарзисы этого человека были напрасны: его к и ш к а с схватили железной рукой озлобление и разочарование. В дополнение к его другим несчастьям, я был любимчиком его жены.

Еще более усложняло его жизнь то, что он и сам любил меня. Он тоже видел во мне семейную надежду "выбиться в люди", наш шанс завоевать честь и уважение - хотя пока я был маленьким, его рассуждения о связанных со мной надеждах касались в основном денег. "Жениться надо не на красоте, не по любви, а на богатстве". О нет, ему совсем не хотелось, чтоб на него смотрели сверху вниз. Он работал, как ломовая лошадь, в надежде на будущее - которое ему не было суждено обрести. Никто никогда не дал ему настоящего удовлетворения, не вознаградил по заслугам - ни моя мать, ни я, ни даже моя любящая сестра, мужа которой он все еще считает коммунистом ( хотя он сегодня партнер в доходном лимонадном бизнесе и владелец собственного дома в Вест Орейндж) . И уж, конечно, не это, стоящее миллионы долларов, Протестантское заведение, которое эксплуатировало его всю жизнь ( "учреждение" как они предпочитали себя называть). "Самое Благотворительное Финансовое Заведение Америки" - так, я помню, объявил мой отец, когда он привел меня в первый раз поглядеть на его маленький закуток со столом и креслом в громадных помещениях Бостон и Нордистерн страхование жизни. Да, со своим сыном он говорил о Компании с гордостью; и вправду, зачем принижать себя, разоблачая Их публично? В конце концов, Они платили ему зарплату во время Великой Депресии, они предоставили ему личные страховочные бланки с его собственным именем, напечатанным под рисунком Мейфлауэра - их герба ( а тем самым и его, xa-xa!). А венцом их благотворительности , имевшим место обычно в разгар весны, были бесплатные поездки на уикенд для него и моей матери. Жили они при этом в каком-нибудь шикарном гойише  отеле ( никак не меньше) в компании других страховочных агентов из штатов Средней Атлантики, превысивших свои ОГПС (ожидаемые годовые продажи страховок ). Все они при этом бывали объектом постоянных издевок со стороны администраторов, официантов, рассыльных, не говоря уже ничего о настоящих "платных" гостях отеля.

Кроме всего прочего он страстно верил в Страхование Жизни, что приводило лишь к дополнительному разочарованию и трате сил. Он не просто спасал свою собственную душу, напяливая после обеда пальто и шляпу и отправляясь опять работать - нет, он делал это, чтобы спасти какого-нибудь бедного сукина сына, у которого истекала страховка и не оставалось никакой защиты для семьи на случай "черного" или , как он говорил, "дождливого дня". "Алекс" - часто объяснял он мне, "у каждого должен быть зонтик для дождливого дня. Жену и детей не оставляют под дождем без зонтика! ". И хотя меня в возрасте пяти-шести лет эти слова вполне убеждали, они обычно встречали несколько иной прием у несовершеннолетних поляков, буйных ирландцев и неграмотных негров, которые населяли обнищавший район, отведенный ему для его стараний Самым Благотворительным Финансовым Учреждением Америки.

Они смеялись над ним там, в своих трущобах. Они слышали его стук в дверь и кидали в нее пустую посуду с криком "Уходи, никто - нет дома!". Они спускали на него собак, норовивших вонзить свои зубы в его надоедливый еврейский зад. И тем не менее ему удалось в течение ряда лет получить от Компании столько грамот, свидетельств и медалей за удачное распространение страховок, что они покрывали целую стену холла без окон, где хранилась в коробках наша пасхальная посуда и лежали летом тщательно завернутые "восточные" ковры. Если он мог выжимать Кровь из Камня, то почему бы Компании не вознаградить его, исполнив какое-нибудь собственное чудо. Почему бы вдруг "Президенту" там наверху во "Внутреннем Отделении" не прослышать о его достижениях и не превратить его назавтра из агента с зарплатой пять тысяч долларов в год в руководителя районного отделения, получающего пятнадцать тысяч? Но они держали его на прежнем месте. Кто еще сможет собрать такой урожай с этой неплодородной территории? Кроме того, за всю историю компании Бостон энд Нордистерн никогда не было евреев-управляющих ( Люди Не Вполне Нашего Круга, Дорогой, как они поговаривали на Мейфлауэре ). И мой отец с его восьмиклассным образованием явно не был предназначен сыграть роль Джека Робинсона в страховом деле.

Портрет президента Бостон энд Нордистерн по имени Н. Эверетт Линдабьюри украшал наш холл. Фотография в рамочке была наградой моему отцу после продажи страховок на первый миллион долларов ( а может ее выдали после оформления сделок на десять миллионов). "Мистер Линдабьюри", "Внутреннее Управление"... в устах моего отца это звучало почти как Рузвельт в Белом Доме в Вашингтоне"... и в то же время как он их всех ненавидел, в особенности Линдабьюри с его гладкой прической и правильной речью уроженца Новой Англии, с его сыновьями в Гарварде и дочерьми в специальных школах, о, вся их свора там в Массачусетсе, шхотзим , услаждающиеся охотой, игрой в поло! (это я однажды услышал из его бормотания за дверью спальни) - и тем самым , понимаете, мешающими ему выглядеть настоящим мужчиной в глазах жены и детей. Какой гнев! Какое негодование! И невозможность ни на ком все это выместить - кроме как на самом себе. "Почему у меня не работает желудок - у меня уже из ушей торчит этот чертов чернослив! Откуда у меня эти головные боли? Где мои очки? Кто взял мою шляпу? "

С тем же диким и дурацким самоотречением, с каким многие евреи его поколения посвящали всю свою жизнь семьям, мой отец все свои помыслы обращал к моей матери, моей сестре Ханне и в особенности ко мне. Там, где его держали в заточении, я буду летать свободной птицей, - такова была его мечта. Все его надежды были на меня: освободившись, я освобожу и его - от невежества, эксплуатации, от неизвестности. До сегодняшнего дня наши судьбы остаются в моем воображении соединенными вместе, и все еще нередко прочтя в какой-нибудь книге фразу, поражающую меня своей логикой или мудростью, я думаю непроизвольно: "Ах, если бы он мог прочесть это. Прочесть и понять..." Я, как видно, все еще надеюсь, все еще говорю "а если", хотя мне уже самому тридцать три года... Я вспоминаю, как будучи студентом-первокурсником, когда проблема понимания со стороны своего отца казалась мне вопросом жизни и смерти для нас обоих, я выдрал бланк для подписки из одного из интеллектуальных журналов, которые я сам только начал для себя открывать в институтской библиотеке, вписал его имя и наш домашний адрес и анонимно оплатил подписку. Но когда я приехал в плохом, как всегда, настроении домой на Рождество ( снова споры и обвинения!), я не обнаружил никаких следов моего Партизан Ревью. Лежали стопки Коллиерз, Хайгейя, Лук, но где же, черт возьми, Партизан Ревью? Выброшен нераспечатаным - думал я высокомерно и раз-досадованно - отброшен непрочитанным, сочтен хламом этим шмуком , этим болваном, этим ограниченным обывателем - моим отцом!

Я вспоминаю - удаляясь еще дальше в прошлое в этой истории моих разочарований - я вспоминаю одно воскресное утро, когда я бросал бейсбольный мяч моему отцу и тщетно ожидал, что после его подачи он изовьется высоко над головой. Мне восемь лет, и я только что получил в качестве подарка на день рождения мою первую бейсбольную рукавицу, мяч и специальную клюшку, которой мне не хватает сил даже как следует размахнуться. Мой отец ушел на работу рано утром в своей шляпе, пальто, галстуке-бабочке и черных ботинках, неся под мышвой массивный черный гроссбух, в котором записано, кто сколько должен мистеру Линдабьюри. Каждое воскресное утро он обходит соседний негритянский квартал, поскольку, по его словам, это лучшее время для отлова тех, кому жалко расстаться с десятью-пятнадцатью несчастными центами, потребными для оплаты их еженедельных взносов за страховку. Он вьется на солнцепеке, где сидят отцы семейств, стараясь выудить у них несколько замусоленных даймов, прежде чем они нажрутся до бесчувствия своего пойла "Морган Девис". 0н выскакивает пулей из закоулков, чтобы поймать уборщиц и служанок на их пути в церковь - в другое время они либо работают в чужих домах, либо прячутся от него. "Охо-хо" - кричит кто-нибудь - "пришел мистер Страховой Агент!" и даже дети бегут прятаться - даже дети, говорит он с негодованием, так какая, скажите мне, надежда на то, что эти ниггеры когда-нибудь заживут лучше? Как смогут они поднять себя в жизни, если они даже неспособны понять значение страхования? Если им плевать на близких, которых они оставляют? Потому, что "все они" тоже когда-нибудь умрут, "о, это уж наверняка!" - говорит он раздраженно. Помилуйте, что это за люди, которые способны оставить детей на дожде, не дав им даже приличного зонтика для защиты!

Мы с ним стоим на большой грязной площадке позади школы. Он кладет свой гроссбух на траву и становится на позицию в своем пальто и коричневой шляпе с полями. На носу у него очки в стальной оправе, а его волосы ( которые теперь у меня ) напоминают дикие заросли, цвета и гибкости стальной стружки. А эти зубы, которые каждую ночь проводят в стакане в ванной комнате, улыбаясь унитазу, сейчас улыбаются мне, его любимчику, его плоти и крови, маленькому мальчику, на голову которого никогда не прольется дождь. "Ну-ка, Великий Бейсболист!" - кричит он и сжимает мою новую клюшку где-то посередине - и к моему удивлению левой рукой вместо правой. На меня неожиданно наваливается такая грусть! Мне хочется крикнуть ему: "Эй, ты перепутал руки!", но я не могу, потому что я боюсь расплакаться, или что он сам заплачет. "Давай, давай, Великий Игрок, бросай мяч!" - кричит он, и я бросаю, и конечно, обнаруживаю, что кроме всех других вещей, которые я начинаю подозревать о моем отце, он к тому же еще и совсем не "Кинг Конг" Чарли Келлер в бейсболе.Ничего себе зонтик.