ВЛАДИМИР БОРОДА
ЗАЗАБОРНЫЙ РОМАН
(Записки пассажира)
ПРЕДИСЛОВИЕ.
Прошу людей, читающих эту книгу, не рассматривать ее как лягание мертвого льва, в связи с событиями, произошедшими в стране, ранее называемой СССР, после 1985 года. НЕТ, НЕТ, НЕТ!!!
Лев не умер! Я считаю — лев притворился. Я считаю — коммунизм жив! Он просто научился притворяться, он просто поумнел.
И хотя эти слова сказал коммунист Фучик и по другому адресу, но я не побоюсь обвинений в плагиате, потому что правильней не скажешь. Люди, будьте бдительны! Прошлое не должно повториться!
Это главная цель моей книги. Главная. Прошлое не должно повториться...
ЧАСТЬ ПЕРВАЯ
ГЛАВА ПЕРВАЯ
Мы уже заканчивали печатать. За окном была теплая майская ночь. Глаза чесались и слезились, скулы ломило от постоянного зевания... Хотелось зверски спать, как из пушки...
Мы закончили печатать и, уложив плотные пачки листовок в сумки, погасили свет... Я открыл дверь в ярко освещенный коридор...
По глазам ударил яркий слепящий свет, по ушам — яростный крик:
— Руки вверх! —
и я отлетел от мощного толчка к стене. А по ушам все так же бил яростный крик, пронизывающий до последней клетки мозга:
— Не двигаться! В случае сопротивления открываем огонь!
В голове все спуталось и разлетелось в никуда. Сильные руки схватили меня за плечи и запястья, и резко, со страшной болью, до хруста, вывернули их назад. Я ткнулся с размаху лицом в крашеную стену, очки больно врезались в переносицу, в голове мелькнуло: ОЧКИ, но куда-то сразу улетело. Щелкнуло за спиной, холодок обжег запястья - наручники, и торопливые руки бесцеремонно зашарили по телу. Подмышки, бока, живот, поясница, пах, спина, ягодицы, ниже... Руки были грубые и быстрые, кто-то больно сжимал шею и вдавливал мое лицо в стену, все сильней, сильней...
Над моей головой, внезапно, оглушающе загремело:
— Мой пуст, оружия нет, документов тоже.
Откуда-то со стороны прилетело спокойно-равнодушное:
— Увести.
Сильные грубые руки подхватили меня под локти и поволокли по коридору, по лестнице, во двор. Я мельком успел разглядеть своих конвоиров — огромные, рукастые, толстые дядьки, с сердитыми мордами, вспотевшие и взъерошенные. Я только изредка успевал переставлять ноги, глаза слезились, пот от страха и неожиданности всего произошедшего заливал лицо, струился по всему телу.
Холодок ночной летне-майской прохлады обдул меня, и я оказался перед автобусом с неосвещенным салоном. Огромные дядьки запихнули меня в двери и крикнули:
— Принимай еще одного волосатика!
Руки ломило от наручников, в голове кружилось...
Меня подхватили заботливые люди и, протащив по салону автобуса, швырнули на сиденье, ткнув кулаком в бок так, что меня перекосило:
— Не разговаривать! Головой не вертеть! Смотреть вперед!
Через некоторое время автобус был полон огромными дядьками и моими друзьями — Сурком, Шлангом, Кораблем.
— Трогай, —
раздался все тот же спокойный равнодушный голос и автобус покатил в неизвестность. За окном мелькал серый от предрассветных сумерек город...
Металлические ворота серого цвета, с лязгом откатились в сторону, пропуская автобус с нами и дядьками в небольшой внутренний дворик. Вновь заботливо подхваченный заботливо под локти, я мельком увидел высокие, трех или четырех этажные стены серого цвета с многочисленными окнами. Несмотря на раннее время, во многих окнах горел свет — по-видимому, нас ждали...
Узкая железная дверь, здоровенная фигура в незнакомой, ранее не виданной серо-голубой форме, вторая дверь, ярко освещенный коридор, большой зал с рядом стеклянных дверей ...
У дальней стены стол, за ним другая здоровенная фигура все в той же форме, толчок в спину, я влетаю в камеру, битком набитую друзьями-хиппами...
Здесь были все: и из дома Миши-Мишани, и мы, схваченные в институте. Лязгнула дверь, запястья ныли от тугих наручников, слезился правый глаз и чесался нос...
— Слушай братва! Во всем признаемся, но заявляем— мол, не знали, что нельзя, — не успел Сурок закончить мысль, как вновь лязгнули двери и меня вновь схватили под локти, поволокли. Стоял страшный крик и мат, но не в наш адрес, а в адрес идиота, посадившего нас вместе.
Спустя время все успокоилось и, по-видимому, вошло в норму. С меня сняли надоевшие наручники, еще раз тщательно обыскали, вывернув все карманы, а затем запихнули в какой-то шкаф Даже не спрашивая фамилии. Дверь с лязгом захлопнулась, оглушив меня. По-видимому они в этих стенах по-другому не закрываются...
В шкафу было темно, только несколько дырок в двери пропускали немного света. «Видимо, вентиляция», — мелькнула и ушла в никуда мысль. В голове было пусто до звона. Пусто до звона, — так неожиданно все произошло, так все внезапно свалилось на голову. «Вот уж не думал» — вновь мелькнуло и погасло...
Я начал осваивать свой шкаф. Слева и справа локти упирались в крашеные бетонные стены. Впереди деревянная дверь с дырками. Через которые ничего нельзя было рассмотреть. Сзади прямо под колени упиралась деревянная скамейка, такая узкая, что сидеть на ней было нельзя. Ну, если только упереться лбом в дверь, а задом примоститься на этой скамейке. Позже я приловчился спать на полу сидя, поперек шкафа. Одно неудобство — колени в уши упираются и когда открывают двери, не сразу встаешь, и идти не сразу можешь...
... Мы печатали листовки... Не призывающие куда-либо или к чему-либо...
... Мы печатали такие маленькие листочки... Разъясняли «Декларацию прав человека»... Мы не шли против... Мы, хиппи... Я и друзья... Может, кто-нибудь выдал... Что же теперь будет... Неужели тюрьма... Тюрьма. Тюрьма?... Тюрьма!
Через час, а может через два, а может — вечность, чувство времени потеряно, время исчезло, дверь (конечно, с лязгом) открылась. Прищурившись, я подслеповато моргал и пытался разглядеть того, кто меня размуровал.
— Прошу следовать впереди меня. Руки держите за спиной, — раздался нормальный голос, и я с удивлением уставился на говорившего. Это был нормальных размеров человек во все той же неизвестной мне форме, но на этот раз я разглядел на погонах буквы «ГБ».
Человек не тащил меня, не хватал, не кричал. Что это значило, я не знал? К добру или наоборот.
Мы пошли по коридору, пустынному и гулкому, вначале он был похож на коридор КПЗ (камера предварительного заключения) или спецприемника. Затем коридор незаметно перешел в коридор обыкновенного учреждения. Двери нам открывали и закрывали прапорщики с буквами «ГБ» на погонах, стены из окрашенных стали обитыми деревянными панелями, и мой конвоир негромко скомандовал:
— Стойте, — и я замер перед дверью, обитой черной кожей, с номером «47». Конвоир нажал кнопку на косяке. Дверь приоткрылась, и оттуда донеслось такое же негромкое:
— Привел?
— Так точно, арестованный номер 9 доставлен!
Двери распахнулись, и я оказался в маленьком коридоре. Следующая дверь, и я в кабинете. А встретил меня тип в штатском, лет сорока, с усталой мордой. «Наверно тоже не спал всю ночь», — злорадно подумал я и прошел мимо.
Кроме этого типа с усталой мордой встречает встретил меня еще молодой и здоровый битюг, одетый по молодежному: польские джинсы, тенниска с коротким рукавом, кеды. Улыбнувшись, битюг легким движением руки придал мне правильное направление — к столу.
— Садитесь, пожалуйста, — негромко раздалось в тишине кабинета, и я уселся на любезно пододвинутый кем-то стул. Все это так отличалось от произошедшего ночью, что не укладывалось в голове, казалось, что или это сон и он окончится, или ночью приснился кошмар, но наступило утро, и он закончился.
За окном кабинета сияло яркое майское солнце, голубело небо. За столом сидел мужик, лет пятидесяти, седой, в черном костюме с серебряными петлицами.
«Прокурор», — подсказал мне опыт моей мелкоуголовной юности.
— Я прокурор Первомайского района г. Ростова-на-Дону Воронцов. Нахожусь здесь в связи со следующим: в отношении вас, гражданин Иванов, с учетом материала, предоставленного оперативно-дознавательской группой КГБ г. Ростова-на-Дону, выдвинуто обвинение по статьям 70, 198, 209 УК РСФСР. Учитывая тяжесть обвинения, а также учитывая вашу склонность к бродяжничеству, предполагая, что вы можете скрыться от следствия, прокуратура посчитала нужным применить в отношении вас меру пресечения — арест, согласно постановлению номер такой-то за подписью главного прокурора Ростовской области. Что вам и объявлено. Все понятно?
— Да, ... в общем … все понятно, — память услужливо подсказала: 198 — нарушение паспортного режима, 209 — тунеядство, бродяжничество, попрошайничество, а 70 ...
— А 70 что это?
— Антисоветская агитация и пропаганда. Срок от трех лет и до конца. Так-то, молодой человек. Ознакомьтесь и распишитесь, что ознакомлены, и поставьте дату. Сегодня 26 мая 1978 года.
Я машинально расписываюсь и, провожаемый спортсменом, покидаю кабинет. Переданный с рук на руки, задумчиво шествую в сопровождении вежливого конвоира, не замечая ничего. В реальный мир меня вернул голос:
— Сюда, прошу вас, ваш завтрак.
Я тупо уставился на предложенное мне. Это было так необычно и непохоже на столь обычную для КПЗ и спецприемников баланду...
Передо мной на столе, за которым еще ночью— под утро, сидел мордастый прапорщик, на обыкновенном алюминиевом разносе-подносе, стояло следующее: квадрат омлета на тарелке, два бутерброда на другой, с маслом и сыром, в стакане какао... Дополняли сервировку вилка и бумажная салфетка...
Я взглянул на конвоира — не шутит ли он? Но тот был серьезен и терпеливо ждал, когда я приду в себя и соизволю приступить к трапезе. Я вспомнил — последний раз ел вечность назад, до ареста, и с жадностью проглотил почти мгновенно предложенное мне. Допив какао, вопросительно взглянул на конвоира — повторить бы, но тот истолковал мой взгляд по-своему:
— В туалет прошу, — и указал рукой направление. Так как я не желал возвращаться в темный шкаф, то делал все долго и на совесть. Но конвоир был терпелив и, в конечном итоге, я вновь оказался в тесной темноте.
В Ростове-на-Дону мы жили у Мишани... Адрес нам подбросили хипы в Баку, мы приехали толпой восемнадцать человек, но за обещание достроить второй этаж (а обещание мы выполнили) нас вписали на всю зиму... Мы печатали листовки... Надо же такому случиться — Мишаня работал сторожем в институте водного транспорта... А там был множительный аппарат… Ну а мимо такой удачи проходить было грех... А Мишаня имел «Декларацию»...
В КГБ я провел двое суток. Двое суток в темном шкафу, который, оказывается, называется бокс, боксик. Двое суток в темном боксе. С какой целью меня содержали в темноте — непонятно. Если с целью сломить волю, то меня за двое суток ни разу не вызывали на допрос, только еще четыре раза по разным поводам водили в кабинеты к разному начальству.
И еще. Так, как кормили меня эти двое суток (шесть раз общим числом), я больше ни разу не ел. Только на свободе. Кормили очень хорошо, можно сказать, на совесть. А вежливое обращение наводило на легкую задумчивость — с чего бы это?..
Одним словом, это все осталось для меня загадкой. Ау, Ростовское КГБ, ростовские кагэбэшники. Вы меня удивили и оставили неизгладимый след в моей душе. Особенно арестом...
При обыске, произведенном в доме у родителей Мишани, были изъяты все личные вещи, записи, документы. Наши стихи, рассказы, песни, рисунки. Записные книжки с адресами по всему Союзу — явки. Схемы — как проехать или пройти, если трудно найти адрес — тайники. Изъяли все, что смогли...
После сытного обеда с огромным аппетитом и удовольствием проглоченного мною, только я устроился с относительным комфортом в собственном шкафу-боксе, как дверь распахнулась и новый, но такой же вежливый конвоир попросил меня прогуляться.
Аппетит вернулся вместе с терпимым настроением, я здраво рассудил, что за бумажки-листовки расстрелять не должны, да и сажать вроде бы не за что. Попугать только надумали...
Попросил конвоир меня прогуляться неизвестно куда. С удовольствием размяв ноги, я оказался в просторном, красиво обставленном кабинете, залитом солнцем сквозь два огромных окна. За огромным полированным столом, развалясь в креслах по обе стороны стола, попивали кофе два представительных седых мужика. При моем появлении с интересом уставились на меня.
— Арестованный номер 9 доставлен, — сообщил мой конвоир.
— Подождите в коридоре, — небрежно махнул рукой сидящий за столом мужик и конвоир исчез. Я остался с ними наедине ними.
— Где ваш паспорт? — спросил главный и прихлебнул с шумом кофе. Я слегка ошизел и с растерянностью ответил:
— Паспорт? Был в доме у Миши. В рюкзаке...
За спиной появился конвоир, и я понял — кофе меня не угостят.
Водворенный в ставший уже ставшим родным бокс, я задумался — при чем тут мой паспорт, что бы это значило и т. д.
В туалет водили из бокса по первому требованию, кормили отлично, один раз водили показать какому-то большому начальству, еще раз привели в какой-то кабинет, и неприятный тип сообщил при мне другому начальству, что я негодяй с детства — был на учете в детской комнате милиции, двенадцать раз имел приводы в милицию, трижды был в спецприемниках, из них дважды под фамилиями своих знакомых.
— Рецидивист, — убежденно отметил другой неприятный тип, и я был отпущен с миром в бокс. В темный. В сопровождении вежливого конвоира.
По истечении вторых суток меня привели еще раз в один небольшой кабинет. Там сидело человек пять-семь. «Бить будут» — мелькнуло в голове, но оказалось, я ошибся.
— Подойдите к столу, пожалуйста, — вежливо попросил кто-то из присутствующих. Я с опаской приблизился. На столе лежал нарисованный на бумаге какой-то план.
— Это план второго этажа дома, где вы проживали со своими сообщниками, — «Началось», — подумал я,
— Отметьте кружком место, где лежал ваш рюкзак, — продолжил сидящий за столом, по-видимому, начальник. Все присутствующие уставились на меня с явным нетерпением уставились на меня.. Что-то происходило в кабинете, я был главным лицом этого представления, но смысл происходящего до меня не доходил. Я взял предложенный красный карандаш под названием «Салют». Им я, приглядевшись, и отметил место, где оставил свой рюкзак. Сделать это было нетрудно — на плане были помечены не только комнаты и мебель, но и даже вещи, отдельно лежащие на полу, схематично, но понятно: гитара, сумка, флейта...
Видимо, план рисовал специалист своего дела и с большою любовью. Только я закончил выводить кружок на плане, как все выдохнули разом и посмотрели, нет, не на меня, а на одного молодого мужика, скромно сидящего в углу стола. Посмотрели разом, а он развел руками...
Вновь водворенный в бокс и оставленный в покое до утра, я понял смысл этого представления. Они искали виновного, утерявшего мой паспорт. Ведь он лежал в рюкзаке... Это было так смешно, что я расхохотался, несмотря на не сильно смешную обстановку и обстоятельства, расхохотался во весь голос.
— Что-нибудь случилось? — вежливо спросил меня конвоир.
— Ничего, это я во сне, — булькая, отозвался я.
— Соблюдайте тишину, прошу вас, — сказал конвоир и отошел от моего бокса...
Я уткнулся лицом в колени и уснул. Крепко-крепко, как только можно уснуть крепко. В таком темном боксе. Утром я не мог идти и меня повели под руки. Как Брежнева. Только повезли в другое место.
Х Х Х
Каждое учреждение в СССР пронизано бюрократическим контролем снизу вверх и наоборот, по горизонтали, диагонали, внахлест и т. д. и т. п. Еще великий Ленин указывал на контроль...
КГБ по своей сути социалистическое предприятие по производству преступников. Можно с этой формулировкой спорить и с жаром и пафосом утверждать, что, мол, КГБ лишь борется с преступностью, а не производит их. Но если исключить социалистический подход, а просто включить логику, то если бы не было КГБ, если бы не было в УК РСФСР и УК других союзных республик статей об ответственности за мнение и высказывание его вслух, то не было бы и преступников. Но конечно не было бы и Союза, советской власти и всей этой галиматьи. Ну и хрен с нею, лучше было бы. Но так как все это есть, и КГБ арестовывает за мнение (если оно не совпадает с изложенным в советской газете), то, сточки зрения логики, КГБ производит преступников, изготавливает изделия.
Изготовив очередное изделие, КГБ по инструкции (закону) должно передать его (изделие-преступника-жертву) на склад. То есть следственный изолятор, СИЗО, в простонаречье — тюрьма. Принимается изделие на склад при наличии соответствующей документации: постановлении на арест, удостоверения личности (паспорта), тюремный формуляр-дело и т. д. Склад-тюрьма принимает изделие не сразу, а после прохождения изделием накопителя-КПЗ (камера предварительного заключения). Основная цель накопителя — приведение в порядок соответствующей документации. Ведь некоторые изделия так быстро изготавливаются КГБ, что не все бумажки успевают заполнить. Жизнь есть жизнь. Но иногда бывают и вовсе смешные случаи-казусы, хоть стой, хоть падай!