БРУНО ЛАТУР

Дайте мне лабораторию,
и я переверну мир


Теперь, когда появились исследования лабораторных практик, мы на­чинаем лучше понимать, чем занимаются ученые в странных местах, на­зываемых лабораториями (Knorr-Cetina, 1983). Но одновременно мы сталкиваемся с новой проблемой. Если мы не в состоянии развить наше исследование включенного наблюдения настолько, чтобы оно заключало в себя вопросы вне лабораторного исследования, то мы сильно рискуем впасть в так называемое “интерналистское” видение науки. С самого нача­ла наших микроисследований мы были объектом подобной критики со стороны специалистов, занятых изучением более широких проблем, та­ких как научная стратегия, история науки, в общем известных под назва­нием Наука, Технология и Общество (НТО). Лабораторные исследования казались совершенно неуместными для подобной тематики. Но примени­тельно к этому начальному этапу наши критики по большей части заблуж­дались, поскольку нам в первую очередь необходимо было проникнуть внутрь этих черных ящиков и получить достоверные сведения о ежеднев­ной работе ученых. В этом заключалась наша основная цель. Коротко го­воря, в итоге выяснилось, что внутри этих священных храмов не происхо­дило ничего необычного или “научного” (Knorr, 1981). Однако, спустя не­сколько лет, отведенных на исследования, наши критики окажутся правы, если вновь поднимут наивный, но не дающий покоя вопрос: если в лабо­раториях не происходит ничего научного, то для чего они вообще сущест­вуют, и почему общество продолжает выделять деньги на поддержание этих мест, в которых ничего особенного не производится?

На первый взгляд этот вопрос кажется невинным, но в действительнос­ти является довольно сложным, поскольку имеет место разделение труда между исследователями организаций, институтов, общественной страте­гии с одной стороны, и людьми, изучающими разногласия на микроуровнях внутри научных дисциплин, с другой. Действительно непросто усмотреть общие элементы в анализе разногласий относительно лаетрила (Nelkin,

Логос 5-6(35) 2002 211

1979) и в семиотическом исследовании отдельного текста (Bastide, 1981); в исследовании индикаторов, указывающих на рост НИОКР (R&D)' и исто­рии гравитационного волнового детектора (Collins, 1975); или в расследо­вании взрыва реактора на заводе Виндскэйл и расшифровке нечленораз­дельного бормотания ученых, беседующих, сидя на скамейке (Lynch, 1982). Уловить общие черты среди этих разнонаправленных тематик настолько сложно, что люди склоняются к идее существования “макроскопических” проблем и к необходимости отдельного рассмотрения двух уровней иссле­дования, осуществляемых учеными с различной специализацией с помо­щью различных методов. Убежденность в существовании действительного различия в обществе между макро- и микрообъектами довольно распрост­ранена среди социологов (Knorr and Cicourel, 1981), но особое признание она получила в социологии науки. Многие аналитики НТО гордятся тем, что не вдаются в сущность науки и научных споров на микроуровне, в то время как в противоположность им некоторые аналитики утверждают, что их интересуют только разногласия среди ученых (Collins, 1982), и что ника­кого сообщества вообще не существует, или, по крайней мере, не существу­ет никакого макросообщества, о котором можно было бы сказать что-либо серьезное (Woolgar, 1981). Ирония здесь заключается в том, что это непра­вильное представление воспроизводит на несколько иных основаниях ве­ковой спор между “интерналистским” и “экстерналистским” подходами к изучению науки и технологии. Если раньше результатом этих споров бы­ло противопоставление “социальных воздействий” “чисто внутреннему развитию” при попытке прояснить движение научных дисциплин, то сей­час люди противопоставляют “общественную стратегию” и “масштабные экономические рычаги” “микроразногласиям”, “оппортунизму” и “лабора­торному фольклору”. Изменилась терминология, исчезла вера в “науч­ность” науки, но остался старый подход к рассмотрению границ научной деятельности, проявляющийся в обеих школах.

Настало время для аналитиков, исследующих ежедневную работу уче­ных, обратить внимание на наивную, но справедливую критику со стороны специалистов по “макро” вопросам. Разумеется, нам не удастся легко при­мирить столь различные точки зрения и методы. В частности, совершенно невозможно, чтобы исследователи, привыкшие к лабораторным штудиям, покинули эту твердую почву, на которой они столь многого достигли, и про­сто погрузились в рассмотрение “макро” проблем, вычисляя проценты ва­лового национального продукта, цитирование, премии и т. п. Если мы и со­гласимся рассматривать эти вопросы, то только на собственных условиях.

В этой главе мне бы хотелось предложить простое направление иссле­дования, а именно, не отказываясь от методологии, выработанной во

¹ R&D (research and development) — научные исследования и опытно-конструкторские раз­работки (НИОКР). - Прим. перев.

212 Бруно Латур

время исследования отдельных лабораторий, сфокусироваться не на са­мой лаборатории, а на ее строении и положении в атмосфере общества (Gallon, 1982). Я намерен убедить читателя в том, что различие между “внутренним” и “внешним”, различие масштаба между “макро” и “мик-ро” уровнями и есть то, что лаборатория призвана дестабилизировать и упразднять. Таким образом, без всякой необходимости отказа от откры­тий, сделанных нами при исследовании лабораторных практик, мы мо­жем пересмотреть так называемые “макро” проблемы с большей яснос­тью, чем раньше, и даже пролить свет на конструкцию самих макроакто­ров. Единственное, что я прошу от читателей, это отложить веру в дейст­вительное различие между микро- и макроакторами хотя бы на время чте­ния этого текста (Gallon and Latour, 1981).

I. “Дайте мне точку опоры, и я сдвину землю”

Для иллюстрации своего аргумента я использую один пример из недавне­го исследования в области истории науки (Latour, 1981a). Мы находимся в 1881 году. Вся научная и научно-популярная пресса переполнена статья­ми о работе, проводящейся в лаборатории Месье Пастера в Эколь Нор­маль. День за днем, неделю за неделей журналисты, коллеги ученые, меди­ки и гигиенисты фокусируют свое внимание на том, что происходит с не­сколькими колониями микробов на разных стадиях, под микроскопом, внутри привитых животных, находящихся в руках нескольких ученых. Са­мо наличие такого огромного интереса демонстрирует некорректность слишком четкого различения между “внутренним” и “внешним” приме­нительно к случаю лаборатории Пастера. Значимым фактором здесь явля­ется установление короткой цепи, связывающей группы, обычно не инте­ресующиеся тем, что происходит внутри стен лаборатории, с самими ла­бораториями, которые обычно изолированы от подобного внимания и игры страстей. Каким-то образом нечто, происходящее в лабораторных чашах, оказывается существенным для проектов, которые строят группы, выражающие свою заинтересованность через газеты.

Такая заинтересованность со стороны лиц, чуждых лабораторным экс­периментам, не возникает сама по себе, а является следствием проведен­ной Пастером работы по завоеванию их внимания. Этот факт стоит отме­тить, поскольку среди социологов науки существуют разногласия относи­тельно возможности приписывать людям заинтересованность. Одни со­циологи, в частности Эдинбургская школа, утверждают, что мы можем приписывать интересы социальным группам при наличии общего пред­ставления об этих группах, о составе общества и даже о природе челове­ка. Другие же (Woolgar, 1981) отрицают такую возможность на том осно­вании, что мы не обладаем беспристрастным подходом к познанию этих групп, а также целей, которые ставит перед собой общество, не говоря

Логос 5-6(35) 2002 213

уже о природе человека. В этом диспуте, как и во многих других, не при­нимается во внимание одно фундаментальное обстоятельство. Разумеет­ся, не существует способа узнать, какими являются социальные группы, чего они хотят, и что такое человек, но это не должно удерживать людей от попытки убедить других в том, что является их интересом, к чему им следует стремиться и кем быть. Победу одерживает тот, кому удается пере­вести на свой язык интересы других людей. Здесь особенно важно не по­лагаться на какую-либо науку об обществе или человеке для приписыва­ния интересов, поскольку, как станет ясно ниже, науки являются одними из наиболее внушительных средств для убеждения людей в том, кем они являются и чего им следует хотеть. Социология науки изначально ущерб­на, если считает, что с помощью данных одной науки, а именно социоло­гии, можно объяснить другие науки. Тем не менее, остается возможность проследить то, как с помощью наук трансформируется общество, дать но­вое определение состава и целей этого общества. Поэтому бесполезно ис­кать выгоду, которую могли получить люди, интересующиеся работой ла­боратории Пастера. Их интересы являются следствием, а не причиной усилий, прилагаемых Пастером для перевода на его собственный язык их желаний или того, что они, по его мнению, должны желать. У них не бы­ло никакой априорной причины интересоваться его работой, но Пастер смог найти для них более чем одну такую причину.

1. Шаг первый: завоевание интересов других людей

Как Пастеру удалось привлечь внимание незаинтересованных групп? Тем же способом, который он использовал и до этого (Geison, 1974; Salomon-Bayet, 1982). Он помещает себя вместе со своей лабораторией в самую гущу незатронутого лабораторными разработками мира. Ранее подобный под­ход применялся Пастером в исследованиях пива, вина, уксуса, заболева­ний шелкопрядов, антисептики и последующей асептики. В очередной раз он использует его, столкнувшись с новой проблемой: сибирской язвой. Си­бирская язва считалась ужасным заболеванием, поражавшим скот во Фран­ции. С помощью статистики его “ужасающий” характер был “доказан” чи­новникам, ветеринарам и фермерам, чья озабоченность была выражена через многочисленные сельскохозяйственные общества. До прихода Пас­тера, Коха и их сторонников это заболевание изучалось статистиками и ве­теринарами, но никогда не подвергалось лабораторным исследованиям. В то время заболевания считались локальными событиями, которые под­вергались подробному исследованию, учитывающему особенности почвы, ветра, погоды, сельскохозяйственной системы и даже отдельных полей, животных и фермеров. Ветеринары обладали знанием всех этих факто­ров, но оно было, хотя и подробным, но изменяющимся, скромным и нео­пределенным. Вспышки заболевания были непредсказуемыми, и их воз-

214 Бруно Латур

никновение не поддавалось никакой систематизации, что усиливало уве­ренность в важности отдельных особенностей местности. Результатом рас­пространенности такого многофакторного подхода к заболеванию было сильное недоверие ко всем попыткам увязать его с одной конкретной при­чиной, например микроорганизмом. Поэтому никто не связывал такие за­болевания как сибирская язва и все их разновидности с лабораторной на­укой. Лаборатория в Париже и ферма в Босе не имеют ничего общего. Они не представляют друг для друга никакого интереса.

Но интерес, как и все остальное, может быть создан. Используя резуль­таты, полученные своими предшественниками, увязавшими сибирскую яз­ву с лабораторией, Пастер идет еще на один шаг дальше и работает в пере­движной лаборатории, установленной прямо на ферме. Нет ничего более противоположного, чем грязная, плохо пахнущая и шумная ферма девят­надцатого века и рафинированная лаборатория Пастера. На ферме проис­ходит беспорядочное поражение крупного рогатого скота невидимой бо­лезнью, в лаборатории происходит исследование невидимых при обыч­ных условиях микроорганизмов. На ферме выращиваются крупные живот­ные, в лаборатории — микроскопические. С одной стороны Пастер (по-французски “пастух”) предстает в образе открывателя новой животной по­роды, а также новой растительной культуры, с другой стороны эти две формы живности все еще не связаны никаким отношением. Но оказав­шись в поле, Пастер и его ассистенты, использующие данные, полученные на самом поле, а также свидетельства ветеринаров, начинают эти отноше­ния создавать. Они намереваются рассмотреть как точная локализация вспышек всех разновидностей сибирской язвы и их продолжительность могут соответствовать единственной, по их мнению, причине, а именно палочке сибирской язвы. Вне лаборатории они работают над переводом каждого пункта в ветеринарной науке на свои термины с тем, чтобы их ра­бота внутри лаборатории соответствовала происходящему снаружи. На­пример, спора палочки (указанная Кохом) является переводом, с помо­щью которого объясняется возобновление инфекции на полях, даже спус­тя много лет после ее исчезновения. Термин “фаза споры” является лабо­раторным переводом выражения “зараженное поле” на языке фермера. Пастер и его коллеги принимаются за изучение этого языка, давая свое на­звание каждому из соответствующих элементов на языке фермера. Они уже заинтересованы в самом поле, но все еще не представляют интереса для фермеров и их представителей.

2. Шаг второй: перемещение точки опоры со слабой позиции на сильную

На данном этапе Пастер переносит свою побывавшую на ферме лабора­торию обратно в Эколь Нормаль. С собой он забирает всего один эле­мент: культивированную палочку сибирской язвы. Теперь он является

Логос S-6(35) 2002 215

специалистом по особому виду животноводства, а именно по выращива­нию и разведению микробов. Он способен сделать то, что не удавалось еще ни одному фермеру: изолированно вырастить палочку в достаточно большом количестве, чтобы из невидимой она превратилась в видимую. Здесь мы в очередной раз сталкиваемся с изменением масштаба, вызван­ным лабораторией: вне лаборатории, т. е. в “реальном” мире, палочка си­бирской язвы смешивается внутри тела животного с миллионами других организмов, находясь с ними в постоянной конкуренции. Это обстоя­тельство делает ее вдвойне невидимой. Однако в лаборатории Пастера с палочкой сибирской язвы происходит нечто, никогда до этого не про­исходившее (я настаиваю на этих двух пунктах: нечто происходит с палоч­кой, что никогда до этого не происходило). Благодаря пастеровскому ме­тоду выращивания, она освобождается от всех конкурентов и начинает активно разрастаться до такой степени, что в получившихся огромных колониях бактерий наблюдательный глаз ученого способен (благодаря методу Коха) без труда усмотреть закономерность. Здесь от ученого уже не требуется особых навыков. Для достижения подобного результата не­обходимо всего лишь извлечь микроорганизм и найти подходящую среду. Благодаря этим навыкам модифицируется асимметрия в масштабе между несколькими явлениями: микроорганизмом, способным убивать круп­ный скот и маленькой лабораторией, способной узнать о чистых культу­рах сибирской язвы больше, чем кто-либо другой. Теперь невидимый ми­кроорганизм становится видимым, а никого ранее не интересовавший ученый из лаборатории может рассуждать о палочке сибирской язвы с большей компетентностью, чем все ветеринары до него.

Перевод, позволяющий Пастеру переместить сибирскую язву в свою лабораторию в Париже, не является дословным. С собой он забирает только один элемент, микроорганизм, а не всю ферму с запахом, корова­ми, ивами вокруг пруда и симпатичной дочерью фермера. Однако вмес­те с микробом он перемещает за собой и все внимание теперь уже заин­тересованных сельскохозяйственных обществ. Почему? — Потому что, указав на микроорганизм как на действующую непосредственную причи­ну заболевания, Пастер по-новому сформулировал интересы фермеров:

если вы хотите разрешить вашу проблему сибирской язвы, то сначала вам придется пройти через мою лабораторию. Как и в любом переводе здесь имеет место смещение (displacement) из-за наличия различных ва­риантов перевода. Чтобы добраться до сибирской язвы, вам придется сделать крюк через лабораторию Пастера. Теперь сибирская язва нахо­дится в Эколь Нормаль.

Но такой вариант перевода все еще остается слабым. Несмотря на то, что микроб уже находится в лаборатории Пастера, инфекция сибирской язвы все еще слишком беспорядочна, чтобы объяснять ее через одну при­чину. Так что снаружи можно сказать, что лаборатория не обладает кон-

216 Бруно Латур

тролем над распространением заболевания, а заявления ученых о том, что у них есть ключ к настоящей болезни, демонстрируют только их само­уверенность. Но Пастеру удается сделать более убедительный перевод. Внутри своей лаборатории он действительно может привить выбранным им животным ослабленную культуру сибирской язвы. На этот раз вспыш­ка эпизоотии сибирской язвы имитируется на малом масштабе, который полностью контролируется приборами Пастера, создающими диаграммы и осуществляющими запись всего происходящего. Для уменьшения мас­штаба происходит имитация и новая формулировка нескольких предпо­ложительно существенных пунктов. При спровоцированной эпизоотии животные погибают от микробов и только от них. Теперь можно сказать, что внутри лаборатории Пастер имеет в своем распоряжении сибирскую язву в малом масштабе. Существенное различие заключается в том, что “снаружи” это заболевание изучать сложно, поскольку микроорганизм не­видим и наносит удар под покровом ночи, скрываясь за огромным количе­ством других элементов, в то время как “внутри” лаборатории можно на­глядно зафиксировать причину заболевания, доступную благодаря прове­денному переводу. Изменение масштаба позволяет изменить соотноше­ние сил противоборствующих сторон: если “снаружи” животные, ферме­ры и ветеринары были слабее невидимой палочки сибирской язвы, то вну­три лаборатории Пастера человек становится сильнее, чем палочка, и, как следствие, ученый в лаборатории становится могущественнее местно­го просвещенного и умудренного опытом ветеринара. Перевод теперь за­служивает большего доверия и звучит так: “Если вы хотите разрешить свою проблему сибирской язвы, приходите ко мне в лаборатории, потому что именно здесь изменяется соотношение сил. Если же вы (фермеры или ветеринары) не придете, то преданы забвению”.

Но даже на этом этапе силы Пастера и его лаборатории настолько не­соразмерны с множественностью, сложностью и экономическим разма­хом вспышек сибирской язвы, что никакой перевод не сможет достаточ­но долго удерживать привлеченный интерес и не давать ему исчезнуть. Интерес людей быстро привлекается к человеку, утверждающему, что он обладает решением их проблем, но также быстро и исчезает. Практикую­щих врачей и фермеров особенно озадачивают вариации заболевания. Иногда оно смертельно, иногда нет, иногда проявляется в сильной фор­ме, иногда в слабой. Никакая теория заражений не способна учесть все эти разновидности. Так что работа Пастера может очень быстро утра­тить свою первоначальную привлекательность и восприниматься лишь как любопытство или, более точно, лабораторное любопытство. Выяс­нится, что ученые, как это уже ни раз случалось ранее, привлекли к себе всеобщее внимание попусту. Микроисследования останутся на своем “ми­кроуровне”, а привлеченный на время интерес вскоре будет направлен на другие переводы, осуществляемые другими группами. Это особенно

Логос 5-6(35) 2002 217

касалось медицины, переживающей в те времена бесконечный поток но­вых направлений и причуд (Leonard, 1977).

Но в своей лаборатории Пастер делает с птичьей холерой и палочкой сибирской язвы нечто такое, что определенно модифицирует иерархи­ческие отношения между ветеринарной наукой и микробиологией. Од­новременно с культивацией в лабораториях огромного количества мик­робов в чистом виде и многочисленными попытками воздействовать на их рост и деятельность, развивается новое практическое ноу-хау. Спустя несколько лет экспериментаторы приобретают навыки манипулирова­ния множеством ранее неизвестных материалов. Это уже новшество, но все еще не чудо. Дрессировка и одомашнивание микробов является та­ким же ремеслом, как и книгопечатание, создание электронных схем, вы­сококлассная кулинария или видеографика. По мере накопления этих на­выков внутри лаборатории устанавливается большое количество взаимо­связей, ранее нигде не встречавшихся. Это не результат нового способа познания или того, что люди вдруг осознали существование микроорга­низмов, о которых раньше не подозревали. Это всего лишь манипуляция новыми объектами с параллельным приобретением новых навыков в но­вых уникальных условиях (Knorr, 1981).

Хорошо известно, что первая ослабленная культура птичьей холеры была получена благодаря случайному открытию (Geison, 1974), но слу­чайность может быть правильно использована только хорошо подготов­ленными лабораториями. Действительные причины созданных челове­ком заболеваний подвергаются такому большому количеству испытаний, что вовсе не удивительно, если после некоторых из них микробы остают­ся живыми, но ослабленными. Такая модификация осталась бы невиди­мой, если бы лаборатория не пыталась воспроизвести характерные чер­ты эпизоотии, прививая большое количество животных. Затем невиди­мая модификация невидимых микробов становится видимой: куры, при­витые ослабленными микробами, не только не заболевают холерой, но и не поддаются воздействию привитых позднее обычных микробов. Воздействия кислорода на культуры птичьей холеры достаточно, чтобы сделать их менее опасными при прививании животных. В результате ла­боратории способны воспроизводить разновидности силы микробов.

Важно понимать, что внутри своей лаборатории Пастер делает все больше вещей, которые многими группами считаются важными для их собственных интересов. Если культивация микробов была только любо­пытна, а репродуцирование эпизоотии в лаборатории было интересным, то возможность контролировать силу микробов стала уже восхититель­ной. Даже если бы они поверили в существование микроба, вызывающего заболевание, никто бы, тем не менее, не смог бы объяснить произволь­ность воздействия. Но Пастер доказал не только отношение микроб/бо­лезнь, но и то, что инфективность микробов может варьироваться при

218 Бруно Латур

контролируемых условиях, таких как, например, первое столкновение ор­ганизма с ослабленной формой заболевания. Это осуществленное в лабо­ратории варьирование является причиной, не позволяющей оспорить сде­ланный перевод: наличие различных вариаций заболевания было наибо­лее озадачивающим пунктом, оправдывающим скептицизм по отношению к лабораторной науке, а также навязывающим четкое различение между внешним и внутренним, т. е. между практическим и теоретическим уров­нем. Но именно эти вариации Пастер может с легкостью имитировать. Он может сделать микроба ослабленным или наоборот усилить, проведя че­рез различных животных; он может противопоставить слабую форму мик­роба сильной форме или даже одну разновидность микроба другой. Таким образом, Пастер внутри лаборатории может делать то, что все остальные пытаются делать снаружи, причем там, где все терпят неудачи, потому что работают на большом масштабе, он преуспевает, поскольку работает на ма­лом масштабе. Имитируемыми вариациями микробов особенно восхище­ны гигиенисты, представляющие в те времена самое большое обществен­ное течение, затронутое этими проблемами. Они работают в масштабе го­родов и государств и пытаются понять, почему ветры, почва, климатичес­кие условия, диеты, массовые скопления или различия в благосостоянии ускоряют или наоборот приостанавливают развитие эпидемий. В микро­космосе Пастера они приходят к усмотрению (их к нему подводят) того, что безуспешно пытаются сделать на макроскопическом уровне. Теперь пе­ревод звучит так: “Если вы хотите понять эпизоотию и, как следствие, эпи­демию, то есть только одно место, куда вы можете обратиться: лаборато­рия Пастера, и только одна наука, которую вам следует изучать и которая вскоре заменит вашу, а именно микробиология”.

Читатель догадывается, что я постоянно использую слова “внутри” и “снаружи”, “микро” и “макро”, “в малом масштабе” и “в большом мас­штабе” для того, чтобы прояснить дестабилизирующую роль лаборато­рии. Именно через лабораторную практику происходит трансформация отношений между микробами и скотом, фермерами и их животными, ве­теринарами и фермерами, а также ветеринарами и биологическими на­уками. Широкие заинтересованные группы считают, что ряд лаборатор­ных исследований относится непосредственно к ним и оказывает им по­мощь. Все они убеждены, что проблемы французских гигиенических и ве­теринарных наук будут разрешены внутри лаборатории Пастера. Именно эта драматическая короткая цепь и была моей отправной точкой: все за­интересованы в лабораторных экспериментах, которые всего лишь за не­сколько лет до этого не имели к ним никакого отношения. Это привлече­ние и удержание интереса стали возможными благодаря осуществленно­му лабораторией Пастера двойному перемещению сначала в поле, затем обратно в лабораторию, где посредством манипулирования новыми мате­риалами были получены свежие ноу-хау: чистые культуры микробов.

Логос 5-6(35) 2002 219

3. Шаг третий: сдвигание мира с помощью рычага

Но даже на этом этапе все, что было в лаборатории, могло в ней так и ос­таться. Связь макрокосмоса с микрокосмосом лаборатории еще не означа­ет, что последняя сможет выйти за пределы своих собственных стен, а слово “Пастер” так и не останется обозначением для одного человека с несколькими коллегами. Если за лабораторными исследованиями ниче­го не следует, то ничто не помешает возникшему интересу испариться бе­зотносительно к тому, насколько велик был этот интерес и какое число со­циальных групп его разделяло. Если Пастер будет слишком долго оста­ваться в лаборатории и, например, изменит направление своей исследо­вательской программы для того, чтобы с помощью микроба сибирской яз­вы сделать новые открытия в микробиологии, как это сделал его последо­ватель Дюкло, то люди скажут: “Что ж, ведь это было всего лишь любо­пытство!” Только при ретроспективном взгляде мы можем сказать, что Пастер в 1881 году изобрел первую искусственную вакцинацию. Сказав это, мы забываем, что для того, чтобы подобное было возможным, необ­ходимо было сделать еще один шаг, а именно переместиться из лаборато­рии обратно в поле, от микромасштаба перейти к макромасштабу. Как в случае с любым переводом, здесь возможно и даже необходимо несколь­ко исказить значение, но все же не потерять его окончательно. Ведь груп­пам, последовавшим за Пастером для того, чтобы разрешить свои пробле­мы, необходимо достигнуть своих непосредственных целей. Они не могут останавливаться в лаборатории.

Пастер с самого начала своей карьеры ученого был экспертом по заво­еванию интересов различных групп и по убеждению их представителей в том, что их интересы были неотделимы от его собственных. Обычно он достигал этого слияния интересов (Gallon, 1981), используя стандартную лабораторную практику. В случае с сибирской язвой он делает то же са­мое только в большем масштабе, ибо теперь он привлекает внимание групп, являющихся выразителями более широких социальных движений (ветеринарной науки, гигиены, а в перспективе — и медицины) и затра­гивает вполне животрепещущие проблемы. После проведения вакцина­ций внутри лаборатории Пастер организует открытый эксперимент в бо­лее крупном масштабе.

Этот открытый эксперимент организуется под покровительством сельскохозяйственных обществ. Их внимание было вызвано предыдущи­ми шагами, сделанными Пастером, но, тем не менее, в переводе (“решай­те свои проблемы через лабораторию Пастера”) подразумевалось, что именно их проблемы будут разрешены, а не только проблемы Пастера. Та­ким образом, данный перевод также понимался и как часть контракта, вы­полнение которого теперь ожидается со стороны Пастера. “Мы готовы скорректировать все свои интересы в соответствии с вашими методами

220 Бруно Латур

и практикой для того, чтобы использовать их в своих целях”. Этот новый перевод (или корректировку (displacement)) также сложно оспорить, как и первый. Пастер обладает вакциной против сибирской язвы, находящей­ся в его лаборатории в Париже. Но каким образом лабораторная практи­ка может быть расширена? Несмотря на все изысканные аргументы, при­веденные в этой связи эпистемологами, ответ прост: только через расши­рение самой лаборатории. Пастер не может просто раздать фермерам флаконы с вакциной и сказать: “Отлично, она сработала у меня в лабора­тории, дальше управляйтесь с ней сами”. Если бы он это сделал, ничего бы не вышло. Вакцинация будет иметь эффект только при условии, что выбранная для эксперимента ферма в деревне Пуйи ле Фор будет сущест­венно трансформирована в соответствии с предписаниями лаборатории Пастера. Серьезные прения возникают между Пастером и сельскохозяй­ственными интересами относительно условий эксперимента. Сколько не­обходимо прививок? Кто будет посредником между двумя сторонами? И так далее. Эти прения сходны с уже имевшими место разногласиями, когда Пастер прибыл на ферму, чтобы взять пробы для исследования в ла­боратории. Здесь необходимо найти компромисс, который позволит Пас-теру достаточно расширить лабораторию (с тем, чтобы вакцинация могла повторяться и давать результаты), но который одновременно окажется приемлемым для фермеров и будет рассматриваться как распространение лабораторной науки вовне. Если расширение зайдет слишком далеко, то вакцинация не будет иметь успеха, и Пастер будет отброшен назад в ла­бораторию разочарованными фермерами. Если же оно окажется слиш­ком скромным, произойдет то же самое: Пастер будет признан лаборатор­ным ученым, не представляющим интереса для использования вовне.

Эксперимент в Пуйи ле Фор — самое знаменитое из открыто инсцени­рованных Пастером доказательств за всю его карьеру. Представители ос­новных средств массовой информации того времени были приглашены на три следующих друг за другом показа, чтобы убедиться в том, что рас­сматривалось как предсказание Пастера. “Инсценировка” здесь наиболее подходящее слово, поскольку в действительности имеет место обществен­ный показ того, что было много раз отрепетировано в лаборатории. Стро­го говоря, это повторение, но на этот раз в присутствии приглашенной публики, которая вложила так много интереса и теперь ожидает награды. И самому прекрасному исполнителю свойствен страх перед сценой, даже если все было заранее отрепетировано. Произошло именно то, что ожи­далось (Geison, 1974). Но средствами массовой информации это было вос­принято не как представление, а как пророчество. Основание этого убеж­дения демонстрирует нам, почему именно различие между внутренним и внешним относительно лаборатории является столь обманчивым. Если изолировать лабораторию Пастера от фермы в Пуйи ле Фор, рассматри­вая первое как внутренний мир, а второе — как внешний, тогда, конечно,

Логос 5-6(35) 2002 221

мы имеем дело с чудом. Находясь в лаборатории, Пастер заявляет: “В кон­це мая все привитые животные будут живы, все непривитые животные по­гибнут”; но и вне лаборатории животные также выживают или гибнут. Чу­до. Предсказание, наподобие предсказания Аполлона. Но если вы внима­тельно проследите проведенную лабораторией корректировку с целью сначала привлечь внимание фермеров, затем усвоить знания, накоплен­ные ветеринарными науками, затем придать ферме внешний вид лабора­тории, то все это покажется интересным, необычным, искусным и ориги­нальным, но не чудесным. Ниже я покажу, что большая часть подобных ми­стификаций научной деятельности происходит в результате упущения по­добных корректировок, проводимых лабораториями.

Однако остается сделать последний шаг, чтобы достичь нашего от­правного пункта (а именно, воздействия вспышек сибирской язвы на французское сельское хозяйство). Не забывайте, что сибирская язва, как я говорил, была “ужасным” заболеванием. Говоря это, я слышу, как мои друзья этнометодологи подскакивают в своих креслах и кричат, что ана­литик не может говорить о том, что “заболевание ужасно” или что “французское сельское хозяйство” существует, поскольку все это лишь социальные конструкции. Это действительно так. А теперь обратите вни­мание на то, как группа Пастера использует эти конструкции в своих це­лях и на благо Франции. Эксперимент в Пуйи ле Фор был инсцениров­кой, направленной на убеждение инвесторов (вложивших как свой инте­рес, так и со временем деньги) в том, что сделанный Пастером перевод можно рассматривать как честную сделку. “Если вы хотите разрешить свою проблему сибирской язвы, обращайтесь за помощью к моей микро­биологии”. Но после Пуйи ле Фор все убеждены в том, что перевод вы­глядит так: “Если вы хотите спасти своих животных от сибирской язвы, заказывайте флакон с вакциной в лаборатории Пастера, Эколь Нормаль, Рю д'Ульм, Париж”. Иными словами, если вы принимаете ограниченный ряд лабораторных практик (дезинфекцию, чистоту, консервацию, приви­вание, временные сроки и регистрацию), то вы можете использовать продукт, производимый в лаборатории Пастера, на любой французской ферме. То, что изначально было попыткой лабораторного ученого при­влечь к себе интерес, теперь расширяется через сеть, похожую на ком­мерческую круговую схему (за тем исключением, что Пастер рассылает вакцину бесплатно), с помощью которой продукт лаборатории распрост­раняется по всей Франции.

Но является ли “вся Франция” социальной конструкцией? Безуслов­но, да. Это конструкция, создаваемая институтами по сбору статистики. Статистика — одна из главных наук девятнадцатого века, и именно ее “Па­стер” (теперь общее название многочисленных последователей Пасте­ра) собирается использовать для наблюдения за распространением вак­цины и для убеждения все еще неуверенной публики в ее эффективности.

222 Бруно Латур

Сокращение вспышек сибирской язвы в тех районах, где была распрост­ранена вакцина, можно наблюдать на подробных картах и диаграммах, отражающих всю бюрократически разделенную Францию. Подобно экс­периментаторам в лаборатории Пастера, статистики во всех ведомствах сельскохозяйственных институтов видят на диаграммах направленные вниз кривые и объясняют это как спад сибирской язвы. Несколько лет спустя, распространение вакцины, произведенной в лаборатории Пасте­ра, по всем фермам было зарегистрировано статистикой как причина спада сибирской язвы. Без институтов статистики было бы совершенно невозможно определить не только пользу от вакцины, но и существова­ние самого заболевания. Мы вернулись к тому, с чего начали. Француз­ское общество было трансформировано в некоторых важных аспектах через корректировку, сделанную несколькими лабораториями.