НИКОЛАЙ КОЛЯДА

КАРТИНА


Пьеса в одном действии.


ДЕЙСТВУЮЩИЕ ЛИЦА:


СТАРИК

БАБЁНКА

ДЕВОЧКА, её дочка

ВЬЕТНАМЕЦ


Пельменная на улица Бажова, 37, ночь.


Я шёл по улице, там, где подвальчик, на углу Бажова и Куйбышева, (ну, там, где пельменная, знаете эту пристройку в торце пятиэтажки на Бажова, та, которую санэпидемстанция четыре раза закрывала из-за крыс и тараканов), так вот, тот подвальчик, в котором я когда-то стоял в очередях и сдавал пустые бутылки, а потом покупал на вырученные деньги “Беломор” и хлеб. Так вот, я там у пельменной и подвальчика шел, и солнце было. Я всё время хожу и думаю о чём-то. Так вот. Так вот. И вот у подвальчика у этого подумал вдруг что-то страшное и странное. Потому что вдруг толкнуло в бок, нет, в грудь, или в животе застучало ногами что-то или кто-то. Мне стало страшно, я пошел быстрее, чтобы не думать то, что подумал, не думать, не думать, забыть. Другое помнить: в этой пельменной я когда-то сторожем работал, много-много лет назад. Только это и помнить, а всё остальное - забыть. У меня полный карман денег, я в “коже”, разодет, раздухарен, а когда-то я мыл подъезды, сторожил пельменную, был вахтером, и не думал такого странного и страшного о том, что внутри меня кто-то живёт. Потому что бред это. Молчать. Дальше.


Так вот. В пельменной на Бажова,37 дело и происходит: немытый пол, пыльные батареи центрального отопления, шесть шатающихся, покрытых жирным слоем грязи, столов, на окнах зелёные в пятнах шторы. На столах солонки, тарелки с горчицей, уксус в бутылках из-под нерусского и русского вина.

В центре зала, отделяя кухню и едальню, стоит сваренная из железных прутьев в виде лепестков вокруг серпа и молота железная изгородь, по которой движется очередь за пельменями к кассе, которая тоже вся со всех сторон в решётках, только дырочка, чтоб руку с деньгами сунуть к кассирше, пока она в зеркальце смотрится. На изгороди несколько горшков с цветами хилыми, висят, уют создают. За изгородью этой стоит стол из алюминия, на котором весы синие со стрелкой, а за столом этим проём, дверь, вход на кухню, где стоит большая плита и два стола для делания пельменей. На плите большие алюминиевые кастрюли с надписями “Хлорка” и “Для полов”, в которых кипит вода, а пар от кастрюль выходит в вентиляционную трубу, что над плитой изогнулась, пылью и паутиной заросла.

На стене - огромная, нарисованная маслом, картина: Дева Мария держит младенца Иисуса Христа, Иосиф-плотник напротив, одну руку к ней тянет, а в другой руке у Иосифа поднос с яблоками, апельсинами и бананами. Там за ними - бараны пасутся, там горы, солнце встаёт.

Все стены в пельменной, столы, пол, касса, стулья в белых крестах - травили тараканов карандашом специальным, белые кресты чертили.

Ну, вспомнили теперь эту пельменную? Да, да, возле подвальчика, та рыгаловка, тошниловка. Она самая.

Ночь. Горит верхний свет - люминесцентные лампы. За столом сидят Старик, Бабёнка, её Дочка и Вьетнамец. Сидят, на картину смотрят.

БАБЁНКА. (Молчит, улыбается.) А что - там?

СТАРИК. Где?

БАБЁНКА. Ну, там, дальше, за ними? Там горы, река, там солнце. Да?

ДЕВОЧКА. Вьетнам.

БАБЁНКА. (Молчит, улыбается, смотрит на картину.) А может, и Вьетнам. Наверное, Вьетнам. Конечно, Вьетнам. Да? И река там - Ганг называется, да? Вьетнамцы там в реке рыбу ловят, сети сушат, в воде бельё стирают, бананы кушают, живут себе. Так?

МОЛЧАНИЕ.

СТАРИК. Да тут один закройся и спи. А мы три! Кто приказал?! Да с кем меня, главное, смешали?! С Хабибулиным сторожить - ещё не сторожил!

БАБЁНКА. Он вьетнамец, не Хабибулин, он же ясно вам сказал.

СТАРИК. Да он ни слова еще не сказал, только ты, сорока, балаболишь без передыху. Ты документы у него видела? Может он - вор?

БАБЁНКА. (Вяжет.) Позвонили же, сказали: “Шлём вам на усиление вьетнамца”. Я ему двери открываю, а он, как солнышко, стоит на пороге, говорит: “ Я - вьетнамец, здрасьте ...”

СТАРИК. Даунклуб, блин. Солнышко! Так, может, это воры, сообщники позвонили, вьетнамцы же такие вот как вот и он вот, а?!

Вьетнамец что-то пишет на бумажке.

ДЕВОЧКА. (Читает надпись на бутылке с уксусом.) Аг-д-ам ... Конь-я-к ...

СТАРИК. Я тебя спрашиваю - кто прислал, ну?! Старший по смене?! Троих?! Ну ты - ладно, ты - с ней, понятно, но этот, этот, видала?! Зырит и зырит, чума японская. Он по-русски хоть бум-бум? Чуркестан, угрёбище, шнобель пипкой, глазки - пуговки, помесь негра с мотоциклом, квазиморда, говоришь по-русскому, нет, ну?!!!

БАБЁНКА. Он вьетнамец, прекратите. Надо дружить с народами всех стран.

ДЕВОЧКА. (Раскладывает вилки на столе.) Это - мами, это - папи, это - снова мами, это - снова папи. (Старику.) А тебе - нет.

СТАРИК. Идите домой, сказал! Я сам досторожу. Зачем он нам нужен? Зачем нам его прислали? Ружье бы лучше дали, чем его. Даунклуб, блин. (Вдруг закивал головой, захрапел и уснул на стуле.)

БАБЁНКА. (Крутит ручку маленького радио, которое на столе напротив него стоит.) Какой пьяный, нафлоконился своей червивки уже ... Уже и на массу давит, старый ... Прям укатайка с ним. Портит вот впечатление о русском народе перед иностранными гостями, как не стыдно, ай-яй-яй. Вы на него - ноль. Не все русские одинаковы. (Пауза.) Ой, стучит кто?

Прижалась к Вьетнамцу. Молчат. Смотрит Вьетнамцу в глаза, улыбается.

Нет, показалось ... Какой вы худенький ... Как у вас сердце бьется. Прям как у моего котенка, когда его носом совать в наделанное надо. Худенький вы, так бы и накормила. (Пауза, смотрит Вьетнамцу в глаза, улыбается.) А у вас девушка есть там? Нету? А почему вы на русской не женитесь? Русские девушки, да и женщины тоже, очень ценятся в мире, я слыхала, за красоту и покладистый характер и норов. Нет? (Вьетнамец трясёт головой.) Ну вот, видите, и вы тоже слыхали это, а он говорит - вы не понимаете по-нашему. Я вот думаю, что русский язык все народы мира понимают, он простой и понятный, и его быстро все начинают понимать. Так? А вы нам не могли бы приглашение туда сделать? Я из-за дочки, чтобы мир ей показать, в общем-то, хотелось. Как вас зовут? Наверное, как-нибудь так вот: Тянь? Да? У всех вьетнамцев такие вот имена? Тянь, да?

ДЕВОЧКА. (Раскладывает вилки на столе вьетнамцу и старику.) Это - тебе, это- ему, это - папи, это - снова тебе, это снова ему, это - снова папи. (Матери.) А тебе - нет.

БАБЁНКА. Тихо ты, дрянь чертова.

ДЕВОЧКА. Тянь-дрянь, тянь-дрянь.

БАБЁНКА. Заткнись, сказала. (Вьетнамцу.) Это доча моя. Доча, не балуй, сейчас шишига, бабайка придёт, ну, как ты себя ведёшь? У нас международный разговор, прием, можно сказать, мы про дружбу между народами, а ты? Поняла? Значит, Тянь? Ой, как хорошо. Надо же, до чего хорошо. Тянь, да? Тянь ...

Старик проснулся, вскочил, бегает по пельменной, машет руками.

СТАРИК. Уходите отсюдова, я один досторожу! Забирай её, его и иди с ним спать.

БАБЁНКА. Да что вы меня со всеми всю ночь ложите. Спите ложитесь, давайте, сами! Спал ведь уже, нет - вскочил!

СТАРИК. Да я же вижу, что он тебе понравился - ну и иди с ним, я один буду!

БАБЁНКА. Ну, понравился. А вам-то? Он худой, жалко его. По-русскому не говорит, но понимает. Я бы его пожалела, погладила. Покормила бы.

ДЕВОЧКА. Кто тут сидит, того люблю, кладите в парту по рублю. Ну, клади? (Толкает Старика в бок.) Понял, нет, клади?!

СТАРИК. (Сел, оглядывается.)Какие дуры все бабы, ну, дуры. Сразу спать с кем ни попадя. Да ты коленку-то не сразу открывай, томи мужика-то, томи, тогда он будет к тебе прилипчивей, слышишь? А тебе надо сразу чтоб сношаться как потные грызуны.

БАБЁНКА. Да хватит вам, бессовестный, такие вещи перед иностранцами про меня, не слушайте его, Тянь.

ДЕВОЧКА. (Машет руками перед носом Старика.) Оса, оса - хвать тебя за волоса !..

СТАРИК. (Тычет пальцем во Вьетнамца.) Смотри на него, смотри. Зырит и зырит. Глаза фарцуют, аж дырки во мне делает. Ненавидит меня. Это что такое?

ДЕВОЧКА. (Машет руками перед носом Старика.) Муха, муха - хвать тебя за ухо!..

СТАРИК. Да я тут уже вон сколько сторожу, слышишь? И всегда был порядок. Свет выключу, на стол лягу и всё, спи до утра, а теперь что?! Сегодня - вот такое вот. Я спать не могу, будто кто в бок толкает. Он на меня смотрит всё время, будто зажарить хочет, картина эта вот, её повесили ещё, смотрит на меня, зырит. Ты слышишь, нет?

Повернули головы, смотрят все четверо на картину. Молчат. Кипит вода в баке.

БАБЁНКА. Нет. Душевная картина. Ребёночек маленький, маленький, вокруг головы - ареал, и у мамы - ареал, и старичок этот с ареалом тоже. Прям как про нас. Я, вы, детка моя. (Хихикнула.) А там дальше горы, тихо-тихо, спокойно и просто люди живут, маленькие такие деревеньки, в домиках маленьких таких огонь горит на полу, они рыбу варят или кашу. И у всех такие лица хорошие-хорошие, простые, чистые, добрые. А?

МОЛЧАНИЕ.

СТАРИК. Ты чего завыдумляла? Ты чего попосбирываешь?

БАБЁНКА. Да так. Помечтала вот. Подумала, а что там дальше на этой картине? А нельзя? (Пауза.) Я говорю: как про нас будто нарисовано.

СТАРИК. Про нас, да. Только этого там нету. Хоть там его, слава Богу, нету! Везде они, пройти нельзя! Понаехали на нашу Родину! И даже сторожить дали вьетнамца! Да что такое, русскому человеку не пройти! Чернота одна кругом.

БАБЁНКА. (Вяжет.) С чёрными противно. Знаю. Я знаю. Я их взвешиваю весами на улице. У меня весы есть, выйду и вешаю всех за деньги, на улице. Возле “цэгэ”. Пока милиции нету - можно всех повешать. И всё время разные подходят люди. И они, кавказцы, всё время любят вешаться. А почему не знаю. И разные грязные предложения делают при этом.

СТАРИК. Когда?

БАБЁНКА. Я говорю: у меня трое детей, а они, когда вешаются - делают грязные предложения. Простите, Тянь.

МОЛЧАНИЕ.

СТАРИК. Да он не вьетнамец, говорю. Глазки сплюснуты, а так - наш. Выглядит как наш. Вор он, наводчик ли, шпион вьетнамский. Не боишься сама-то? Нас всех заколют сейчас, хари-кари сделают всем, потом сварят и пельменей наделают. (Громко.) Покажи паспорт, ты?!

БАБЁНКА. Ну, укатайка прям с вами, ну, сказали же, ну?! Не понимает он по-русски, что вы пристали к нему.

ДЕВОЧКА. (Раскладывает вилки.) Это мами, это папи, это мами, это папи, это тебе, пескоструйный автомат. (Кричит в ухо Старику.) Струйно-пеский авто-мат! Бе-бе-бе!

СТАРИК. Во, горе выросло.

МОЛЧАНИЕ.

БАБЁНКА. (Машет руками, Вьетнамцу:) Уют. Сервис делают.

СТАРИК. А кресты эти зачем? Сидим как в сказке, нас со всех сторон обвели, кругом белые кресты, ну, зачем, зачем это?

БАБЁНКА. (Вяжет, улыбается Вьетнамцу.) Тараканов травят. Перестройку делают. И правильно. Уют и сервис везде нужен. А знаете, Тянь, мне эта пельменная дорога воспоминаниями. Если у нас такой откровенный разговор, я могу вам кое-что из своей жизни личного рассказать безусловно ...

СТАРИК. Тараканов? Нет, не тараканов! (Вскочил, схватил белые карандаши, лежавшие в углу кучкой, бегает по пельменной, кресты белые рисует, и даже на полу белый круг сделал, кричит.) Вот, чтобы никто не вошел, ни один таракан, ни один вьетнамец, будем сидеть так! (Прокричался, сел на стул, молчит, вертит головой в разные стороны.)

МОЛЧАНИЕ.

БАБЁНКА. Тянь, это он допился, не обращайте внимания, у него “белочка”, это такое, чисто наше, русское. Белая горячка, то есть.

СТАРИК. Молчи! Правильно я всё делаю! Сама “белая горячка”!

БАБЁНКА. Да надоел уже - кричит и кричит. Сядьте! Говорите вон с народами всех стран, дружите с ними, контакты налаживайте, раз такая возможность, ну?

СТАРИК. С кем говорить, какие контакты? С ним? Какой с ним разговор? Он молчит и молчит, армяшка-в-жопе-деревяшка, думает нас поубивать, слышишь? Ты не думай там, слышишь? (Грозит Вьетнамцу пальцем.) Видишь - я круг сделал, ни один подельник твой не войдет, понял? Это русский заговор, ты еще не знаешь про нас, про русских все, как мы заговаривать можем, слышишь?!

БАБЁНКА. Да тихо вы, пристали вот! У нас международный разговор, беседа на высшем уровне, можно сказать, а вы - валенками. Так вот, Тянь. Нечто личное я хотела рассказать. (Вяжет.) Я шла мимо пельменной и вдруг моя доча во мне зашевелилась, толкнулась в первый раз. У меня, вообще-то, трое. А это было пять, что ли, лет назад, с дочей вот этой. И так страшно и сладко это было, я к углу прислонилась, молчала и слушала: что дальше будет. И так сладко и страшно стало, и первая мысль: пойду в церковь, поставлю свечку непременно, потом сходила. И стояла вон там и думала, что Бог был тоже маленький, и его такая же женщина, как я родила, и такое же она чувствовала, когда им ходила. И не знаю, почему я такое подумала, странное, умное даже. Только она шла там, по этим горам, мимо этой природы, а я тут, мимо пельменной нашей. Не поняли, что я хотела сказать? Ну, я проще: а что ваша мама делает сейчас, Тянь?

МОЛЧАНИЕ.

ВЬЕТНАМЕЦ. Мама. Мама. (Что-то показал руками.)

БАБЁНКА. (Смеётся.) Вот, вот! Есть! Есть у него мама!

СТАРИК. Кончай базарком, ты, ангидрит твою перекись марганца?! Выключить свет надо и спать всем!

Вдруг захрапел, сидя на стуле, головой во сне мотает.

МОЛЧАНИЕ.

БАБЁНКА. Какой-то он мужчина зоологического типа, необразованный просто. Вы не думайте, Тянь, что все русские одинаковы. Ну вот. Про что я говорила-то? Он мне все мысли своим присутствием смешал. Я вам, Тянь, что-то такое важное начала рассказывать, а вылетело теперь, он мне всё смешал в голове. Про что это я говорила? А, про церкву. Я там редко бываю, вообще - никогда. Меня там в тот раз женщина одна напугала сильно: она стояла на коленях, такая женщина - моих лет и так страшно молилась, и всё кланялась, и кланялась, и крестилась, и я подумала про неё: какие же у неё, наверное, грехи страшные, что она так страшно молится, как будто она людей убивала, жгла, вешала, так страшно она грехи свои замаливала, так страшно стало мне за неё.

МОЛЧАНИЕ.

Нет, не то говорю. Он мне всё смешал. (Будит Старика.) Идите обход делать!

Старик проснулся. Повернулся к Вьетнамцу, смотрит ему в глаза, Вьетнамец что-то пишет.

СТАРИК. Ну?

ВЬЕТНАМЕЦ. Ну.

СТАРИК. Как тебя зовут - рассказывай?

ДЕВОЧКА. Иди обход делать. Обворуют вот нас. Седьмой раз спросил. Тянь его зовут! Тянь!

БАБЁНКА. Не лезь! Играй вот! Иди ещё вилки возьми и не лезь, когда взрослые! Тянь, сказали же вам, ну?

Девочка пошла на кухню, читает надписи на баках:

ДЕВОЧКА. Хлор-ка ... Для по-лов ...

СТАРИК. Тянь. Тянь, бянь, мянь, кянь, сянь, лянь, рянь. Сунь кунь в чай вынь сам пей. Понял, чё я сказал?