Алексей Шманов

Автопортрет

воображаемое жертвоприношение в двух актах


«Если ты сможешь собрать обильные приношения,

принеси их в жертву. Если же этого сделать нельзя,

тогда собери сколько можешь, сосредоточься на этом,

вообрази, что твои приношения безграничны,

и принеси их в жертву»

«Бардо Тёдол»


Действующие лица:


1. Олег

2. Виктор

3. Валерий, все трое иркутские художники.

4. Тамара, искусствовед.

5. Ирина, жена Олега.

6. Автопортрет Олега.

7. Катя, она же Ласья, кукла тибетского производства.

8. Владимир Казимирович, он же Вовка.

9. Мужской голос

10. Женский голос

Памяти живописца Бориса Десяткина

Не подглядывай из зеркала,

Не рассматривай мой дом...

По судьбе, по исковерканной

Не пройдёшься утюгом.


Ни черта уже не сгладится,

Да и надо ли теперь?..

Под меня зачем-то рядится

И подглядывает зверь.


Из расколотого зеркала -

Взгляд блуждает, крив и кос,

И ухмылкой исковерканной

Завлекает под откос...


Я увидел, что под маскою

Смерти прячется оскал.

То ли кровью, то ли красками,

Я его нарисовал.

Мастерская художника. Дверь в ванную, проход во вторую комнату и на кухню. Вся мастерская завешана разнокалиберными холстами без рам. Множество подрамников стоит у стен. Мебель: диван, заваленный какими-то тряпками, стол, стулья, одёжный шкаф, старый не включённый холодильник, мольберт с незавершенным автопортретом. На полу и на столе пустые бутылки окурки, пустые пакеты из-под кефира и прочий мусор.

Входная дверь снаружи открывается ключом (душераздирающий скрежет - железо по стеклу). После того, как открыты оба гаражных замка, некто толкает дверь, но она заложена еще и на задвижку изнутри.

Стук. Гора тряпок на диване шевелится, затем из-под неё появляется заспанная голова Олега с нечёсаной гривой и бородищей.

Снова стук. Олег садится на диван и трёт глаза. Единственная одежда - чёрные семейные трусы до колен. Он шарит рукой под диваном - попадается пустая бутылка. Олег отбрасывает её в сторону и встаёт на четвереньки. На этот раз он находит то, что искал. Олег поднимается с колен с топором в руке и идёт к двери.

Стук в дверь.

Женский голос: Олег, открой! (пауза, стук) Сколько можно спать? Десятый час! (громкий стук)

Олег открывает задвижку - скрежет (и в дальнейшем замок и задвижка открываются с теми же тяжелыми звуками). Он уходит и садится на диван спиной к двери.

Входит Ирина, на пороге осматривается.

Ирина: Боже мой… Разве можно жить в таком свинарнике? А запах… (морщит нос, проходит к окну, распахивает обе створки)

Олег: Закрой.

Ирина: Ты задохнешься.

Олег: Закрой!

Ирина: Не закрою! Здесь пахнет, как… как в склепе.

Олег (поворачивается лицом): Что ты об этом знаешь?

Ирина: А ты?

Олег: Я знаю.

Ирина: Ты… (снимает куртку, вешает ее у входа, проходит к столу и начинает отделять посуду от мусора) Хоть бы полы подмел… Ну ничего, сейчас я наведу здесь порядок.

Олег: Я тебя просил? (Ирина продолжает уборку) Я тебя просил?! (Ирина не отвечает) Я тебя спрашиваю!!

Ирина (спокойно): У тебя есть мешок под мусор?

Олег: Какого хрена ты приперлась?!

Ирина: В один все, пожалуй, и не войдет… два, нет три мешка.

Олег: Я тебя звал?!

Ирина: У тебя есть четыре мешка под мусор?

Олег (встает, топор по-прежнему в руке): Если ты не уйдешь…

Ирина (садится на стул): Месяц…

Олег: Если ты не уйдешь сейчас же…

Ирина: Целый месяц он не появляется дома…

Олег: Я…

Ирина: - Ну, на меня…

Олег: Тебя…

Ирина: Тебе всегда было наплевать…

Олег: Убью!

Ирина: Но дочь…

Олег: Она мне не дочь!

Ирина: Хоть бы позвонил, поинтересовался.

Олег: Пусть Витька интересуется!

Ирина: Музыка, английский…

Олег: Мне насрать на чужого ребенка!

Ирина: За все надо платить…Дома ни копейки.

Олег: У меня нет денег для блядей и их выблядков!

Ирина (закрывает лицо руками): Как ты можешь так о ребенке?

Олег: У меня вообще нет денег!

Ирина: Она же любит тебя!

Олег: За полгода я не продал ни одной работы!

Ирина: Она… а ты…

Олег: Вон! (указывает топором на дверь)

Ирина: Что?

Олег: Вон отсюда, сука. Ты не получишь от меня ни копейки!

Ирина (идет к вешалке, надевает куртку, у дверей оборачивается): Ты не Олег… нет, не Олег… Олег умер в прошлом январе. Я любила его. А ты… скажи, кто ты?

Олег: Дура!

Ирина: Ты не Олег… и лицо чужое, а глаза…

Олег: Заткнись, сука!

Ирина: Мертвые, пустые…

Олег: Ну, все, хватит! (поднимает топор двумя руками над головой и делает шаг)

Ирина: Зомби! (выбегает)

Олег (бросает топор в уже закрытую дверь – тот ударяется плашмя и падает на пол): Сука, блядь, потаскуха, курва, стерва… сука (закрывает лицо руками – то ли плачет, то ли смеется). Сука уже была, повторяюсь (опускает руки – оказывается, он смеется). Дважды, значит, сука… Проститутка! Вот чего еще не было! Ты хочешь денег? – На панель! Кто не работает, тот не ест. И ублюдка своего – на панель! Пожилым козлам нравятся одиннадцатилетние девочки… Если она еще девочка… ублюдок…Ни копейки не получит, ни копеечки! (запирает дверь на засов, с грохотом захлопывает окно, подходит к столу, что-то ищет). Все тут перевернула (находит окурок, спички, прикуривает). Просили ее (проходит к мольберту, обращается к незаконченному автопортрету). Как спалось, приятель? Судя по роже, тебя всю ночь мучили кошмары (занимается красками, кистями). Меня, кстати, тоже… Хотя нет, в кошмарах мне интересно… страшно, но интересно (начинает класть мазки на холст). Я знавал одну проститутку… Все они проститутки… Все до единой…Это было еще тогда, когда меня привлекали выпирающие молочные железы, анальные выпуклости и мочеиспускательные губы… Они меня возбуждали (смеется). Представляешь, приятель, я терял голову от одного их вида… От одной лишь мысли о них голова делалась маленькой, а головка огромной… Пуговицы, веришь, приятель? Пуговицы на ширинке отрывались к чертовой матери! Такую бы силу, да в мирных целях (прерывает работу, отступает на пару шагов). Что-то уж больно ты крив получаешься… Впрочем, так и должно быть… А глаз не надо… ни серых, ни синих… пусть проглядывает грунт… Хотя грунт тоже недостаточно пуст… Что-нибудь придумаем, приятель, не бзди (продолжает работать). Так вот, ту проститутку кошмар посещал каждую ночь… У нее, кстати, были ужасные вытянутые соски… Это меня страшно возбуждало… Нет, сантиметра полтора – два… а может два с четвертью… Я их не мерил… Я их покусывал… Ей это тоже нравилось. Она кричала и царапалась, как кошка… Коготки были узкие… ярко-красные… и рот тоже… но только вначале. Потом губы бледнели до нормального телесного цвета… Сколько же я сожрал этой дряни за свою жизнь? Как только не отравился?.. Поносы, впрочем, были (останавливается, замирает). Не люблю выписывать пальцы. Они похожи на мальчуковые писки… Это отвратительно (продолжает работать). Никак не расскажу тебе про ту проститутку. Прости, приятель, отвлекаюсь то на сиськи, то на писки… Кошмар посещал ее каждую ночь. Веришь, еще с обеда она ложилась в постель. С работы отпрашивалась. Мужики ей казались пресными… Она рассказала мне это, когда я покусывал её отвратительные соски… Однажды я все-таки не сдержался и откусил левый… Или правый?.. Не помню… Но это было после, а тогда я покусывал ей соски, а она рассказывала мне всякую чушь о себе… Как ее насиловала рота солдат из стройбата… Чучмеки в Самарканде вроде бы пустили ее на хор… А ей все было мало… И про кошмар, который посещал ее каждую ночь… Врала наверно, выдумывала (отступает на два шага, смотрит). Что же делать с глазами? Какой краской писать пустоту? Разве есть такая краска?.. Раз существует пустота, найдем и краску. Надо только не торопиться и не отвлекаться на всякую ерунду… Жаль водка кончилась. Она помогает сосредоточиться, увидеть то, что не существует (работает). Однажды она, как всегда, легла спать, наскоро отобедав, но кошмара не было. Не было его и позже. Она плакала и молилась, она седела на глазах, она рвала на себе волосы. «Неужели он, - думала она, - неужели… с другой…» Кошмар этой ночью ее не посетил, не было его и в последующие ночи. Это был кошмар (замирает с поднятой кистью, смотрит на холст укоризненно). Вообще-то здесь надо смеяться (смеется). Вот так надо здесь. После слов: «это был кошмар». Запомни (стук в дверь). Извини, приятель.

Женский голос: Олег, открой!

Олег подходит к двери, поднимает топор, слушает.

Мужской голос: Наверно ушёл.

Женский голос: Так рано не мог.

Мужской голос: Значит спит.

Женский голос: Или умер.

Мужской голос: Так рано?

Женский голос: Самое время.

Снова стук. Олег медленно, осторожно тянется к задвижке, но не отбрасывает ее. Замирает, слушает.

Мужской голос: А может он с бабой?

Женский голос: С куколкой! (громкий смех дуэтом)

Мужской голос: Придурок сексуальный! (снова смех) А я выучил стихотворение. Хочешь послушать?

Женский голос: Оно мужское?

Мужской голос: Какая разница?

Женский голос: Есть разница. Надо, чтобы мужчины читали женские стихи, а женщины мужские… Ой, наоборот.

Мужской голос: Это мужские стихи.

Женский голос: Тогда читай.

Мужской голос:

Столб поднял коленку

и шагнул вперед.

Хрипунова Ленка

пьяным не дает.

Месяц смотрит в лужу,

в мутное стекло.

Значит, ей не нужен

ласка и тепло?

У тебя нет мужа,

друга и кота

и тебе не нужен

наша красота?

Дай хотя бы Веньке!

Сука, будь добрей!

Не хотишь за деньги,

дай за 100 рублей.

Женский голос: Ленка Хрипунова месяц смотрит в лужу? Так не бывает. И вообще, это не мужские стихи.

Мужской голос: А что же?

Женский голос: Это женские стихи.

Мужской голос: Почему женские? Мужские!

Олег, резко отбросив задвижку, распахивает дверь и, подняв над головой топор двумя руками, выбегает на лестничную площадку. Слышны шум, приглушённые крики и стоны, чавкающие удары топора.

Олег возвращается. Дверь прикрыта, но не заперта. Он берёт с дивана первую попавшуюся тряпку из кучи и, стоя спиной к двери, стирает с лезвия топора нечто красное.

Входит Виктор. Он в потертых джинсах и свитере. Кисть левой руки перевязана.

Виктор (равнодушно): Что это ты с топором?

Олег (резко поворачивается, узнаёт соседа): А, это ты...

Виктор: Зачем тебе топор-то?

Олег (прячет топор под диван): Старушку убить.

Виктор: Ясно. Сто старушек – сто рублей... Курить есть?

Олег: Посмотри на столе.

Он забирается с ногами на диван, Виктор идёт к столу.

Виктор: Только окурки в пепельнице (закуривает).

Олег: Дай и мне один посочнее.

Виктор: Во (протягивает), сочнее только шпикачки (Олег закуривает). У тебя случаем, сифилитики вчера не гостили?

Олег: Гостили. Сифилитики, педики, искусствоведы.

Виктор: Это хорошо... Похмелиться не осталось?

Олег: Посмотри.

Виктор (успевший проверить всю посуду): Пусто.

Минуту оба молча курят, затем Олег гасит окурок.

Олег: У тебя паспорт с собой?

Виктор: Да.

Олег: Разменяй 100 баксов, купи похмелиться, «Примы» десять пачек.

Виктор: И какой-нибудь еды.

Олег: Не надо.

Виктор: Должен же ты что-нибудь жрать!

Олег (нехотя): Ладно, что-нибудь возьми. Иди одевайся.

Виктор (от дверей): Я быстро (выходит).

Олег торопливо закрывает за ним дверь на задвижку, идёт к холодильнику, достаёт из морозилки пачку банкнот, отделяет одну, остальные суёт обратно. После этого открывает дверь и усаживается на диван в той же позе. Застёгивая на ходу куртку, входит Виктор с матерчатой сумкой в руках. Берёт протянутую банкноту и быстро идёт к выходу. У дверей оборачивается.

Виктор: Ты бы хоть штаны надел, чудило.

Олег: Сдачу не забудь.

Виктор выходит. Олег запирает за ним, снова идёт к холодильнику и достаёт из морозилки пачку «Примы». Распечатывает её, закуривает и с ногами забирается на диван.

Олег: Суки... вороны... вам бы только напиться из моих глазниц (трогает глаза, начинает дико хохотать, падает вдоль дивана и бьётся об него головой и кулаками). Хрен вы угадали, суки! Выпито всё, пусто! (успокаивается, садится) Пустые глазницы... Нет, не дается мне сегодня пустота… А если…

Резко встаёт, идёт к одёжному шкафу, роется в нём – на пол летят женские и детские вещи. Наконец находит то, что искал. В руках у него большая кукла в красивом платье, туфельках и с серебряной короной на златоволосой головке.

Олег: Вот ты где, красавица.

Олег усаживает её на диван, сам садится напротив. От окурка прикуривает новую сигарету.

Олег: Пряталась? Боишься меня?.. Хочешь, я тебя напишу?.. Это не больно. Это приятно, как... Просто приятно... Тебе понравится, вот увидишь.

Он пересаживает куклу на подоконник к свету, снимает с мольберта холст с автопортретом, ставит его к стене, устанавливает на его место чистый загрунтованный подрамник, выдавливает краски, выбирает кисть.

С того момента, как Олег убирает холст с автопортретом, на сцене появляется новый персонаж. Это Автопортрет. Одет он так же, как Олег, имеет те же черты лица. Но все это деформировано, непропорционально. Он произвольно перемещается по сцене: ходит, садится, издает какие-то, чаще нечленораздельные звуки, сует свой нос, куда не просят (возможно, актер – мим). Никто его не видит, кроме Олега, но и тот не обращает особого внимания. Привык, наверно.

Олег: Сейчас, красавица... Видишь, как удачно – и холст загрунтован, и размер подходящий... Можно головку чуть влево, а ножку... (поправляет) Вот так... Хорошо... Ты только постарайся не двигаться. Ладно?.. (начинает писать) Вот и умница... красавица... Устанешь – скажи, сделаем перерыв... Ясно. Ты же не железная. Трудно сидеть в одной позе... Трудно, но надо. Иначе ничего не получится.

Несколько минут работает молча, затем замирает, подозрительно поглядывая на куклу, начинает почти шёпотом.

Олег: Я же просил: не двигайся (громче). Ай-ай-ай, какие мы нежные, десять минут не можем посидеть спокойно (громче). Что? Ах, ты не двигалась? (громче) Не надо врать! Ты наклонила голову! (громче) Да, чёрт возьми, я видел! (громче) И опустила руку! (бросает кисть об пол, кричит) Иди ты! Идите вы все!

Стук в дверь. Олег бежит к дивану и становится на четвереньки. Снова стук и голос.

Голос: Олег, открой! Это я, Витя!

Олег вскакивает, срывает куклу с подоконника и забрасывает её в шкаф, после чего открывает дверь. Входит Виктор с полной сумкой.

Виктор: С кем это ты скандалил?

Олег (хмуро): Так... ни с кем. Я один.

Виктор: А женский голос откуда?

Олег: Я один.

Виктор: Ладно, послышалось наверно… Я уж подумал, Ирина вернулась.

Олег (спокойно): Ирина не вернулась.

Виктор: Ладно.

Олег (громче): Ирина не вернётся!

Виктор: Успокойся ты, хватит.

Олег (кричит): Ирина не вернётся никогда!!!

Виктор (по-прежнему спокойно): Ну, проорись, проорись, оно помогает.

Олег забирается на диван с ногами и отворачивается. Виктор снимает куртку, вешает её на вешалку и начинает убирать со стола.

Виктор: Я тут шпикачек купил... Пробовал? Обалденная вещь. У Ярослава Гашека Швейк только их и ест с пивом... Пива я брать не стал... Кстати, сдачу прими.

Он выгребает из карманов деньги и ссыпает их у ног Олега. Тот разглаживает банкноты, собирает их в пачку и начинает пересчитывать.

Виктор: Я оставил себе на трамвай и, извини уж, купил пачку «Петра 1».

Олег заканчивает с купюрами и начинает считать мелочь. Виктор протирает стол и выгружает на него содержимое сумки, потом уходит ополоснуть два стакана. Олег заканчивает с мелочью и поднимает голову. Виктор возвращается и наливает по полстакана. Олег молча в упор смотрит на него.

Виктор: Давай маханём, а потом я шпикачки варить поставлю. Поедим по-человечески.

Он подаёт стакан Олегу. Тот молча берёт его и, не вставая с дивана, пьёт. Виктор пьёт тоже.

Олег: Витя, а какой краской ты пишешь пустоту?

Витя: Не понял.

Олег: Пустота существует?

Витя: Конечно.

Олег: Значит, должна существовать и краска.

Витя: Ерунда. Нет такой краски. Просто, когда пишешь пустое небо, синюю смешиваешь с белой, а пустоту…

Олег (подается к нему): Ну?

Витя: Пустоту берешь из себя.

Олег (все еще заинтересованно): Из себя?

Витя: Больше ее неоткуда взять.

Олег: Чушь. Должна быть специальная краска.

Витя: Нет ее, Олег. Понимаешь, нет.

Олег (теряет интерес к разговору): У меня плитка еле греет. Поставь у себя.

Виктор: Что поставить?

Олег: Сосиски свои.

Виктор: Шпикачки.

Олег: Неважно.

Виктор: Ещё по одной?

Олег: Поставь сначала.

Виктор берёт свёрток и выходит. Олег закрывает за ним дверь на задвижку, потом убирает все деньги - и банкноты, и мелочь в морозилку. Туда же и десять пачек «Примы». Закуривает и возвращается на диван. Смотрит прямо перед собой.

Олег (негромко): 100 рублей…

Стук в дверь.

Виктор (из-за двери): Олег, открой! Это я, Витя.

Олег ( не двигается, стук повторяется): На трамвай и сигареты…

Виктор (из-за двери): Ты чего, в сортире, что ли? Открой!

Олег (наклоняется и достаёт из-под дивана топор, идёт к двери, стук громче): Не много ли?.. А Ирку кто обрюхатил? Петр первый?

Виктор (из-за двери): Открой, идиот! Я у тебя куртку оставил!

Олег распахивает дверь и с поднятым топором идёт на площадку.

Олег (из-за двери): Шпикачки, говоришь?

Виктор (из-за двери): Ты чего?.. Олег... не надо!

Слышны шум, стоны и чавкающие удары топора.

Олег возвращается. Он обтирает лезвие тряпкой и кладет топор на стол. Той же тряпкой протирает лицо, руки и грудь. Замечет пятно на голени. Долго трет, затем отбрасывает тряпку в груду на диване.

Автопортрет неприкаянно бродит по мастерской – натыкается на стены, роняет холсты, издавая при этом звуки, похожие на гуканье и плач младенца. Олег наливает полный стакан водки и пристально следит за перемещениями Автопортрета. Тот садится, наконец, на пол и начинает раскачиваться. Напомню, на нем надето то же, что и на Олега, то есть черные семейники до колен, но вывернутые наизнанку, швами наружу.

Олег: Душераздирающее зрелище (пьет залпом, морщится, закуривает). Жалкое, приятель, зрелище мы с тобой представляем в этом театре жизни… Вид человека, пожалуй, даже мерзок… Нет, я ощущаю себя кем-то иным. Тело нелепо, как одежда с чужого плеча. Уши, нос, волосня… Я уже не говорю о гениталиях. Это вообще карикатура на что-то… Не знаю, на что… Возрождение, Леонардо, золотое сечение… Чушь! Кто и зачем напялил на нас эти сознательно скверно скроенные наряды? Посмеяться хотел? Поиздеваться?.. Не оставляет меня ощущение, что вырядился я в паяца на круглой арене с несвежими опилками и вот в эту самую минуту раздастся оглушительный свист и наглый хохот зрителей. И увижу я их лица в заполненном до предела - яблоку негде упасть - амфитеатре, последний ряд которого теряется где-то за орбитой Плутона… Увижу их, как одно лицо и все пойму, и умру… А может, не умру и не пойму, а стану одним из них?.. Или всегда был одним из них? И тот, кривляющийся на арене в костюме Пьеро, и одновременно наблюдающий за этим с седьмого ряда, место 21… Мне неважно видно - у дамы передо мной высокая прическа с начесом на манер семидесятых, а ее кавалер, скотина, не желает снять цилиндр со второй своей головы… Ну, да ладно… Все, что надо я увижу… Видел… В январе прошлого года, когда умер на снегу в скверике в пятидесяти метрах от Дома Актера… К утру я стал, как говяжья туша в глубокой заморозке… Минус сорок… Нехило, правда, приятель?.. Я не помню, что со мной делали врачи. Я не знаю, где я был, когда мое тело лежало в областной больнице. Как назвать это место?.. Ладно, пусть будет Ад. Какая разница? Скромный такой, индивидуальный Ад для одного конкретного Олега… А то, что я прочел потом о ярком свете, тоннеле, блаженстве и Ангелах - полная чушь. Те, кто со мной общались, были кто угодно, но не Ангелы… Да и можно ли назвать общением то, что они со мной вытворяли?.. Но ведь зачем-то я вернулся оттуда? Зачем?.. Да и вернулся ли?.. А если вернулся, то я это или кто другой? (наливает полный стакан, пьет, закуривает) Насрать. Вернулся тот, кто вернулся и именно туда, куда вернулся. И если ни изменить, ни измениться самому нельзя, остается единственное, делать то, что я умею и хочу - рисовать, пока рука держит кисть, пока видят пустые глазницы, пока из тьмы сквозь мое плохо размороженное сердце прут в мир зачем-то ему необходимые монстры с перекошенными мордами… Прут и прут… (ложится на диван, зарывается в тряпки) Прут и прут…

Дверь открывается, входит Ирина

Ирина: Не заперто (оборачивается к входу). Олега нет, проходи.

Виктор (из-за двери): Не хочу. Ты бутылку со стола возьми и куртку с вешалки. Идем в мою мастерскую.

Ирина: Нет же никого, проходи.

Виктор (входит): Неуютно мне здесь, зябко.

Ирина: Это, знаешь, уже мнительность. Кого ты боишься?

Виктор (указывает на Автопортрет): Да хоть вон его.

Ирина (удивленно): Кого?

Виктор: Ладно (проходит к столу). Выпьешь со мной?

Ирина: С тобой?.. Выпью (Виктор наливает). За что пьем?

Виктор: Ни за что. Я теперь просто пью.

Ирина: Это плохо, Витя.

Виктор: Ничем не хуже, чем все остальное (пьет).

Ирина: Но… (пьет) Пьяница, говорят, пьет когда хочет, а алкоголик даже когда и не хочет.

Виктор: Тогда я не алкоголик. Я все время хочу.

Ирина: Это плохо, Витя (подходит вплотную, касается перевязанной руки, Виктор отскакивает от нее).

Виктор: Осторожно!

Ирина: Что?.. Что у тебя с рукой?

Виктор: Овчарка… Вышел в ночной за углом, а там какой-то козел с овчаркой. Вцепилась, сука, еле оторвали… Хотя она была кобель.

Ирина (подходит, дотрагивается до волос): Бедненький… Больно?

Виктор (отступает): Приятно.

Ирина (садится на стул): Я тебе больше не нравлюсь?

Виктор (садится напротив, наливает): Давай не будем, ладно?

Ирина: Я тебе больше не нравлюсь.

Виктор (пьет, Ирина стакан не замечает): Этому козлу пришлось раскошелиться за временную утрату трудоспособности. Я почти два месяца не рисую.

Ирина: А помнишь выпускной в художественном училище?

Виктор: Мне уже даже хочется рисовать.

Ирина: Ты был весь в белом, с каким-то дурацким цветным платком на шее и пушистым хвостом Дон Жуана…

Виктор: Странно… Давно со мной такого не было.

Ирина: Разве можно было устоять?

Виктор: Мне теперь часто снится (подходит к мольберту, смотрит начатую работу Олега, снимает, устанавливает новый подрамник с чистым холстом, занимается красками, кистями – делает это синхронно со словами). Мне снится, как я устанавливаю на мольберт чистый загрунтованный холст…

Ирина (замечает стакан, пьет, морщится): Господи, какая дрянь…

Виктор: Выбираю кисточку… смешиваю краски…

Ирина: И вот на эту дрянь они меняют все, что имеют – талант, семью, любовь… Какая дрянь, Господи.

Виктор: Начинаю работать.

Ирина: Куда ты делся сразу после выпускного?

Виктор: И весь мир вокруг перестает существовать.

Ирина: Тебя не было в городе несколько лет.

Виктор: Только ты и холст, который не холст – Вселенная.

Ирина (кричит): Я спрашиваю, куда ты уехал после выпускного?!

Виктор: Что?.. А-а…(прерывает работу, возвращается за стол, наливает) Ты разве не знаешь? (пьет) Я тогда разочаровался в живописи… в искусстве вообще (Ирина наливает себе сама, пьет) и поступил в Москве в институт Управления.

Ирина: Управления? (смеется) Вот уж совершенно не твое.

Виктор (возвращается за мольберт): Не скажи. Управлять лошадью, например, я научился в четыре года. Это совсем не сложно…

Ирина: О чем ты?

Виктор: Не обращай внимания (Виктор взял в руки кисточку, продолжил). Кошка выгибает спину, – подумал я, когда увидел тебя впервые… Помнишь?

Ирина: Помню, конечно… (смущенно) удивительно, что помнишь ты.

Виктор: Так видишь: бежит собака и думаешь: бежит собака, просто бежит собака…

Ирина (раздраженно): А мне плевать на собаку и на то, как она бежит!

Виктор:

А ты выгибала спину

совсем как сонная кошка,

которая чуть с похмелья,

с лицом, как постель помятым,

и, как с перепою кошка,

ты выгибала спину

и щурилась без смущенья

и когти о диван точила…

Такой я тебя запомнил

и больше такой не видел.

Лисицей была ты рыжей,

змеей так довольно часто,

гиеной скалила зубы

в помятой, как фейс, постели,

была обиженным зайцем,

бывала склочной дворнягой,

а кошкой выгибающей спину

уже не была ни разу.

Ирина: Может, поэтому мы и расстались?

Виктор: Я ведь хотел только кошку, зачем мне целый зверинец?


Ирина (пытается заглянуть через плечо Виктора): Что ты рисуешь?

Виктор: Нельзя! Походи вон там, подвигайся (Ирина ходит). Улыбайся, мать твою! (улыбается) И бедрами поработай, бедрами (работает).

Ирина (смущенно): Так ты рисуешь меня?

Виктор: А, черт возьми (перестает писать, подходит к Ирине). Из таких ягодиц – поджарых, обтянутых белоснежным бархатом кожи, другие ноги разве вырастают?

Ирина: Так ты меня… уже не рисуешь?

Виктор: А эти каштановые… Как ты их вообще-то расчесываешь? Это же мука должно быть (Ирина пожимает плечами). Густые, в мелких кудряшках… С негритянкой не путать. Там другое, тоже, впрочем, очень… (Ирина сбрасывает его руку) Ну, ладно… Мягкие на ощупь, а на вкус (пробует), я пробовал – солома соломой.

Ирина: Не есть их надо, а касаться, перебирать и гладить.

Виктор: А эти красные ногти…

Ирина (многообещающе): Как они входят в спину!

Виктор: Разве взошли бы на пальцах, других, не таких, как эти – длинных, прямых и нервных?.. Я мог бы еще рассказать про каждую часть ее тела, изученного, как карта, заученного наизусть… но девушка эта уехала к чертям собачим в Италию, как будто в России не было таких же собачьих чертей.

Ирина (отстраняется): Ты меня с кем-то путаешь.

Виктор: Неважно.

Ирина: Не надо. Ты видишь не меня, другую.

Виктор: Неважно… теперь неважно (берет ее на руки, несет на диван).

Ирина: И волосы не каштановые (обнимает его). И кудряшек нет…

Виктор: Неважно.

Ирина: И вообще, я тебя не люблю…