Терри Пратчетт

Монстрячий взвод


Плоский мир – 31





Пратчетт Терри

Монстрячий взвод


Стоя перед зеркалом, Полли обстригала волосы. Она чувствовала себя виноватой из за того, что не видела в этом большой вины. Волосы были ее гордостью, и все говорили, что они прекрасны, пусть даже работая, она и убирала их под сеточку. И, хотя девушка всегда считала, что они слишком хороши для нее, она тщательно следила, чтобы каждая золотистая прядь падала на расстеленную простынь. Если она что и чувствовала сейчас, так только раздражение: обычная стрижка – и она могла запросто сойти за мальчишку. Ей даже не пришлось перетягивать грудь, хотя она была уверена, что именно так и следует поступать. Благодаря матушке природе, с этим у нее не было никаких проблем.

Стрижка была… ужасна, хотя и не хуже любой мужской. Сойдет. По ее шее пробежал холодок, но не только из за коротких волос. Она почувствовала Взгляд.

Герцогиня смотрела на нее со стены над кроватью.

Простенькая картина, вырезанная из дерева и раскрашенная вручную в синие и красные тона. На ней была изображена обычная женщина средних лет, чей опущенный подбородок и слегка удивленные глаза наводили на мысль, что кто то подложил ей в платье рыбину. Но художнику удалось поймать что то еще в этом странном, пустом взгляде. Глаза некоторых портретов могут смотреть на вас, но этот взгляд проходил прямо насквозь. В любом доме можно найти подобную картину. В Борогравии герцогиня смотрела, как вы растете.

Полли знала, что в комнате родителей висит такая же, и, когда ее мать была жива, она каждый вечер приседала перед ней в реверансе. Девушка поднялась и повернула картину лицом к стене. Нет, сказала она себе. Теперь ничего не изменишь. Она приняла решение.

Затем она надела вещи брата, собрала волосы с простыни в маленький мешочек, который отправился в рюкзак вместе с остальной одеждой, положила на кровать записку, взяла сумку и вылезла в окно. По крайней мере, из окна вылезла Полли, а уже на землю спрыгнул Оливер.

Рассвет только начал окрашивать темноту вокруг в черно белые тона, когда она проскользнула через двор таверны. С гостиничной вывески тоже смотрела герцогиня. Ее отец был истинным роялистом, по крайней мере, до смерти матери. В этом году он не перекрашивал вывеску, и теперь птичий помет придавал герцогине лукавый прищур.

Полли удостоверилась, что повозка вербовщика все еще стоит перед баром; ее яркие флаги теперь потускнели и повисли, намокнув под ночным дождем. Одного взгляда на того огромного сержанта было достаточно, чтобы понять: он не скоро вновь отправится в путь. Времени предостаточно. Он выглядит точно человек, любящий основательно подкрепиться.

Девушка проскочила через задние ворота и пошла вверх по холму. На вершине она обернулась и взглянула на просыпающийся город. Над некоторыми трубами уже вился дым, но, поскольку Полли всегда просыпалась первой и криками будила горничных, в таверне все еще спали. Она знала, что вдова Кламберс осталась на ночь («дождь был слишком силен, и она не могла идти домой», как сказал ее отец). Сама же девушка надеялась, что та будет оставаться всегда. В городе не было недостатка вдов, а Ева Кламберс была добросердечной дамой и готовила, как никто другой. Долгая болезнь жены и отсутствие Пола сильно изменили отца, и Полли была рада, что хоть что то начало возвращаться. Старые кумушки, что дни напролет таращатся из окон, конечно же, будут подсматривать и надоедать своим бормотанием… Но они так давно этим занимаются, что никто их уже и не слушает.

Она подняла взгляд. Над прачечной Рабочей Школы для девочек уже поднимался пар и дым. Здание нависало над окраиной города, огромное, серое, с длинными узкими окнами, всегда молчаливое. Когда она была маленькой, ей повторяли, что именно туда отправляются Плохие Девочки. Хотя, что такое это «плохо», ей не объясняли. И в пять лет Полли полагала, будто все дело в том, чтобы не ложиться спать, когда тебе велят. В восемь же она узнала, куда ей посчастливилось не попасть, из за того, что она купила брату краски. Она развернулась и пошла дальше между деревьями, где пели птицы.

Забудь, что тебя звали Полли. Думать как парень – вот в чем все дело. Пукай громко и с чувством самоудовлетворения от проделанной работы; двигайся, как марионетка, у которой обрезали пару нитей; никогда никого не обнимай, а, встретив друга, дай ему тумака. Проработав несколько лет в баре, она основательно изучила их. По крайней мере, она не покачивала бедрами. В этом плане Природа тоже была щедра к ней.

А еще походка. Женщины хотя бы покачивали только бедрами. Парни же болтали всем, от плеч и ниже. Нужно пытаться занять как можно больше места, думала Полли. Так ты выглядишь больше, точно мартовский кот, распушивший хвост. Она многого навидалась в таверне. Мальчишки корчили из себя взрослых, защищаясь от более сильных. Я плохой, я свирепый, я крутой, мне пинту шенди, и мама ждет меня домой к девяти…

Что ж, проверим… руки подальше от тела, будто тащишь пару мешков муки… есть. Двигать плечами, будто проталкиваешься сквозь толпу… есть. Вращать слегка сжатыми кистями, как будто поворачиваешь две рукоятки, прикрепленные к талии… есть. Передвигать ноги свободно, подобно обезьяне… есть.

Она смогла пройти несколько ярдов, прежде чем что то пошло не так, и она покатилась в заросли остролиста. После этого она сдалась. Гроза началась опять. Иногда дожди здесь не прекращались днями. По крайней мере, тропу еще не размыло, а на деревьях оставалось достаточно листвы, чтобы укрыть ее от капель. В любом случае, прояснения ждать некогда: ей еще идти и идти. Вербовщики поедут к парому, но там все знали ее, а стража обязательно потребует пропуск, которого у Оливера Перкса, конечно же, не было. А значит, ей предстояло сделать крюк до троллего моста у Тиибза. Для троллей все люди выглядят одинаково, и любой клочок бумаги сойдет за пропуск, поскольку читать они тоже не умеют.¹ А потом – сквозь сосновый бор к Плёну. Повозка остановится там на ночь. Само по себе, местечко было одной из тех деревенек ниоткуда, существовавших лишь чтобы избежать огромных белых пятен на картах. В Плёне никто не знал ее. Никто никогда туда не ездил. Это была дыра.

Как раз то, что нужно. Вербовщики остановятся там, и она сможет завербоваться в армию. Она была уверена, что жирный сержант и скользкий капрал даже не заметили девчонку, которая подавала им ужин прошлым вечером. По их словам, она не была хоть сколько нибудь привлекательной. Как бы то ни было, капрал попытался ущипнуть ее, но, вероятно, просто по привычке, как муху прихлопнуть, да и к тому же попросту не было, за что щипать.

Она устроилась на холме над паромом и, завтракая холодной картошкой с сосиской, смотрела на проезжающую повозку. Следом за ней никто не маршировал. В этот раз в Мюнцзе никого не завербовали. Люди держались в сторонке. Слишком много парней ушло за последние годы, и лишь немногие вернулись. Да и из них иногда возвращалось не слишком много человека, как такового. Капрал мог бить в свой барабан, сколько угодно. Сыновей в Мюнцзе становилось меньше так же быстро, как прибавлялось вдов.

Воздух был тяжелым и влажным. Желтая сосновая славка следовала за ней, перелетая от куста к кусту. Грязь от ночного ливня начинала подсыхать, когда Полли добралась до троллего моста, пересекающего реку в узком ущелье. Говорят, что это тонкая изящная работа, созданная без единой капли цемента. Говорят, что из за веса мост зафиксирован глубоко в скалах по обе стороны ущелья. Говорят, что это – Чудо Света, хотя очень немногие здесь интересовались чем либо, и к тому же чурались этого самого Света. Проезд по мосту стоил пенни, или же сотню золотых монет, если с вами был козел.² Посреди моста Полли перегнулась через парапет и далеко далеко внизу увидела повозку, прокладывающую свой путь по узкой дорожке прямо над белыми водами.

Весь полдень она шла вниз сквозь темный сосновый лес по эту сторону ущелья. Повозка уже была на месте, но было ясно, что сержант не думает даже и пытаться. Никто не бил в барабаны, как в прошлый вечер, никто не кричал: «Поторапливайтесь, молокососы! Жизнь в части Взад и Вперед прекрасна!»

Война была всегда. Обычно – всего лишь пограничные стычки, национальный эквивалент соседской ссоры из за запущенной живой изгороди. Иногда они выливались в большее. Борогравия была миролюбивой страной, окруженной вероломными, лукавыми и воинственными врагами. Они ведь должны быть вероломными, лукавыми и воинственными, иначе, зачем нам с ними сражаться? Война была всегда.

Ее отец служил в армии до того, как получил в наследство «Герцогиню» от ее деда. Он не слишком распространялся о том времени. С собой он привез старый меч и, вместо того, чтобы повесить его над камином, теперь поправлял им огонь. Иногда приезжали старые сослуживцы и, после закрытия бара, они собирались вокруг очага, пили и пели. Маленькая Полли всегда находила отговорки, чтобы остаться и послушать песни, но это прекратилось, когда она произнесла наиболее интересовавшее ее слово при матери. Теперь же она была старше и разносила пиво, а, следовательно, уже знала, или могла узнать, что именно все те слова означают. Кроме того, ее мать ушла туда, где плохие слова уже никого не обижали, да и вряд ли произносились вообще.

Песни были частью ее детства. Она знала весь текст из «Мир вверх тормашками», и «Дьявол будет моим сержантом», и «Джонни ушел на войну», и «Девчонка, что осталась позади», а после того, как они выпивали еще, они пели «Полковник Крапски» и «Лучше бы я не целовал ее».

И, конечно, была еще «Милашка Полли Оливер». Ее отец часто пел ей в детстве эту песню, когда она была напугана или грустила, и она всегда смеялась, просто услышав в ней свое имя. Ей нравились все слова в этой песне, по крайней мере, до тех пор, пока она не узнала, что именно они означают. А теперь…

… Полли открыла дверь. Сержант и капрал сидели за грязным столом, держа в руках по кружке пива. Она сделала глубокий вдох, подошла ближе и попыталась отдать честь.

– Чего тебе, парень? – прорычал капрал.

– Хочу вступить в армию, сэр!

Сержант повернулся к Полли и улыбнулся так, что его шрамы сложились в странную мозаику, а подбородки вздрогнули. Слово «толстый» было к нему применимо, по крайней мере, до тех пор, пока слово «жирный» наконец не выползет вперед, привлекая ваше внимание. Он был одним из тех людей, у которых нет талии. У него был экватор. Некая серьезность. Если бы он упал, он мог бы просто раскачиваться. Солнце и выпивка придали его лицу красный оттенок. Маленькие темные глазки мигали в этой красноте как солнечный лучик на острие ножа. Рядом с ним на столе лежала пара старомодных абордажных сабель, более похожих на мясницкие ножи, нежели на настоящие мечи.

– Вот так просто? – спросил он.

– Да, сэр!

– Правда?

– Да, сэр!

– И нам даже не придется спаивать тебя? Это ведь традиция…

– Нет, сэр!

– И я ведь еще не говорил тебе о возможностях карьерного роста и той прекрасной судьбе, что ждет тебя в армии?

– Нет, сэр!

– А я упоминал, что в новой красной форме тебе от девушек прохода не будет?

– Не думаю, сэр!

– А еда? Каждый раз, точно банкет, – сержант хлопнул себя по животу. – Я тому – живое подтверждение.

– Да, сэр. Нет, сэр. Я просто хочу вступить в армию, чтобы сражаться за свою страну и честь герцогини, сэр!

– Серьезно? – недоверчиво спросил капрал, но сержант, казалось, этого не слышал. Он осмотрел Полли с ног до головы, и у девушки создалось впечатление, что он не так пьян и глуп, как кажется.

– Да чтоб мне провалиться, капрал Страппи! Похоже, у нас тут не что иное, как самый настоящий патриот, – произнес он, всматриваясь в лицо девушки. – Ну что ж, парень, ты сделал верный выбор, – он придвинул к себе кипу бумаг. – Ты знаешь, кто мы?

– Десятый пехотный, сэр. Известен как «Взад и Вперед», сэр, – Полли вздохнула с облегчением. Кажется, она только что прошла какой то тест.

– Верно, парень. Сырокрады. Лучший полк лучшей армии во всем мире. Так что, твердо?

– Как цемент, сэр! – ответила Полли, чувствуя подозрительный взгляд капрала.

– Вот и ладно.

Сержант отвинтил крышку чернильницы и опустил в нее кончик пера. Его рука остановилась над листом.

– Имя?

– Оливер, сэр. Оливер Перкс.

– Возраст?

– В воскресенье будет семнадцать, сэр.

– Ага, конечно. Тебе семнадцать, а я – герцогиня Аннаговия. От чего ты бежишь, а? У девушки из за тебя неприятности?

– Ха. Ему, должно быть, помогали, – ухмыльнулся капрал. – Он пищит, точно маленький мальчик.

Полли почувствовала, как краснеет. Но ведь тогда и Оливер покраснеет? Мальчишку легко заставить краснеть. Для этого Полли достаточно было бы просто посмотреть на него.

– А, не важно, – махнул сержант. – Поставь здесь свой крестик и поцелуй Герцогиню, и ты будешь моим, понял? Я – сержант Джекрам. Отныне я буду тебе и мамой, и папой, а капрал Страппи будет твоим старшим братом. И жизнь твоя будет сказкой, и любой, кто захочет избавиться от тебя, будет вначале иметь дело со мной, потому что я буду держать твой поводок. И можешь быть уверен, вряд ли кто справится с этим, мистер Перкс. – Палец уткнулся в бумагу. – Вот здесь.

Полли взяла перо и расписалась.

– Эт что? – удивился капрал

– Моя подпись, – ответила Полли.

Она услышала, как сзади нее отворилась дверь, и быстро повернулась. Несколько парней… других парней, поправилась она, зашли внутрь и теперь оглядывались по сторонам.

– Ты что же, умеешь читать и писать? – сержант перевел взгляд с вновь вошедших обратно на нее. – Понятно. Округлый подчерк. Из тебя может получиться офицер. Дай ему шиллинг, капрал. И картину.

– Да, сержант, – отозвался капрал Страппи, держа в руке картину в рамке с рукояткой, точно у зеркала. – Губки бантиком, рядовой Партс.

– Перкс, сэр, – поправила Полли.

– Да, конечно. Теперь, целуй герцогиню.

Это была не самая лучшая копия известной картины. Краска выцвела, и что то, похожее на мох, росло по другую сторону треснувшего стекла. Задержав дыхание, Полли едва коснулась стекла губами.

– Ха, – хмыкнул Страппи и вложил что то в ее руку.

– Что это? – спросила девушка, глядя на маленький листок бумаги.

– Расписка. Пока что у нас нет шиллингов, – ответил сержант. Страппи усмехнулся. – Но трактирщик поставит пинту эля, из вежливости к ее милости.

Он повернулся к новичкам.

– Мда, из огня, да в полымя. Вы тоже вступаете в армию? Надо же, а нам даже не пришлось бить в барабан. Должно быть, все дело в харизме капрала Страппи. Ну, чего робеем? Кто следующий?

Полли посмотрела на нового рекрута с ужасом, который, как она надеялась, ей удалось скрыть. Она даже не заметила его впотьмах, просто потому, что он был в черном – не в стильном черном, а каком то пыльном костюме, в каких обычно хоронят. Казалось, именно так оно и было. Весь костюм был заляпан паутиной. На лбу самого паренька красовались швы.

– Имя, парень? – спросил Джекрам.

– Игорь, шэр.

Джекрам сосчитал швы.

– Знаешь, почему то я был уверен, что так оно и есть. И я вижу, что тебе восемнадцать. – Восстаньте!

– О, боги… – Командор Сэмюель Ваймс протер глаза.

– Простите, ваша светлость? – забеспокоился анк морпоркский посол в Злобении. – Вы в порядке, ваша светлость?

– Еще раз, как твое имя, юноша? Прости, две, почти бессонных недели в пути, и целый день знакомства с разными людьми со сложными именами – все это плохо сказывается на мозге.

– Кларенс, ваша светлость. Кларенс Трепач.

– Трепач? – переспросил Ваймс, и по его лицу Кларенс понял все.

– Боюсь, что так, сэр, – ответил он.

– Хорошо дрался в школе?

– Нет, ваша светлость. Но никто не мог побить мой рекорд в стоярдовом забеге.

Ваймс рассмеялся.

– Ну что ж, Кларенс, любой национальный гимн, начинающийся словами «Восстаньте!» рано или поздно приведет к неприятностям. Разве в школе патриция об этом не говорили?

– Эээ… нет, ваша светлость.

– Ничего. Ты и сам еще узнаешь. Продолжай, пожалуйста.

– Да, сэр, – Трепач откашлялся. – Национальный гимн Борогравии, – объявил он во второй раз.

Восстаньте простите, ваша светлость, сыны Родины!

Не пить вам больше вина из кислых яблок

Дровосеки, хватайте свои топоры!

Фермеры, режьте недругов инструментом, что использовали лишь для поднятия свеклы!

Расстроим вечные козни врагов наших

Во тьму идем мы с песней

Против всего мира, с оружием восстающего

Но увидьте золотой свет над вершинами горными!

Новый день станет огромной рыбиной!

– Эээ… О чем это там было в конце?..

– Это грубый перевод, ваша светлость, – Кларенс занервничал. – Это значит что то вроде «великолепная возможность» или «блестящая награда», ваша светлость.

– Просто «сэр», Кларенс. «Ваша светлость» – это только чтобы впечатлить местных, – Ваймс вернулся в свое неудобное кресло, потер подбородок и поморщился.

– Две тысячи триста миль, – произнес он, меняя позу. – И все равно ведь замерзаешь на помеле, как бы низко его не опускали. А потом баржа, и карета… – он снова поморщился. – Я читал твой доклад. Как думаешь, возможно, чтобы все государство сошло с ума?

Кларенс сглотнул. Его предупреждали, что он будет говорить со вторым влиятельнейшим человеком Анк Морпорка, даже если сам человек этот факт попросту игнорировал. Его стол, всего день назад принадлежавший главному смотрителю Некского гарнизона, расшатывался, и на нем уже скопились бумаги, а некоторые были просто свалены в кучу за креслом.

– Это очень… странный вопрос, сэр, – произнес посол. – Вы хотите сказать, что народ…

– Не народ. Нация. Насколько я понял, у Борогравии не все дома. Думаю, люди здесь просто делают, что могут, и воспитывают детей, чем и я бы охотно занялся. Вот, к примеру, есть кучка людей, которые ничем не отличаются от тебя или меня, но стоит им собраться вместе, как тут же появляется какой то безумный маньяк с национальными границами и гимном.

– Интересная мысль, сэр, – дипломатично ответил Кларенс.

Ваймс обвел комнату взглядом. Стены из голого камня. Узкие окна. Даже в солнечный день здесь было ужасно холодно. Плохая еда, суета, сон на плохих кроватях… и вся эта поездка в темноте на гномьих баржах по секретным подземным каналам – одни боги знали, чего стоило лорду Ветинари добиться этого, хотя Низкий Король кое что должен был Ваймсу…

… и все ради этого холодного замка на этой холодной реке, между этими дурацкими странами с их дурацкой войной. Будь они людьми, дерущимися где нибудь в канаве, он бы знал, что делать. Он просто столкнул бы их лбами и, может, закрыл на ночь в камере. Но со странами так не поступишь.