ГЛАВА 3

СИБИРЬ: СЕВЕРНЫЙ СВЕТ С ВОСТОКА


Центр будущей России. Традиционализм и прагматизм. Сравнительно-исторический путь «безлюдных» пространств. Ложный парадокс: Сибирь – бремя или благо? Диалек­тика сегодняшнего дня. Сибирская точка зрения Саха. Как реализовать геоэкономичес­кую

роль Сибири для будущего России. Развитие Сибири как общенациональная идея.


Центр будущей России

Сибирь – это северо-восточная часть Евразии, три четверти территории России (12 765,9 тыс. кв. км) с крайне низкой плотнос­тью населения (около 2,5 человека на кв. км). Сибирь простирается от Урала на западе до горных хребтов побережья Охотского моря на востоке и от берегов Северного Ледовитого океана на севере до сте­пей Казахстана и границы с Монголией на юге.

К началу 1997 г. на территории Сибири проживало чуть более 35,8 млн человек, в том числе 18,5 млн женщин и 17,3 млн мужчин. Коренное (первоначальное) сибирское население составляет 5,8%, в том числе малочисленные этносы Севера – 0,5%.

Географический центр Советского Союза в 1991 г. находился именно в Сибири, в Томской области в районе села Белый Яр, на ши­роте 57 градусов 13 минут. После развала СССР геоцентр Российс­кой Федерации оказался в Красноярском крае, в бассейне Подкаменной Тунгуски, на широте 60 градусов 27 минут. Если же считы­вать не только материковую часть, но и территории страны, находя­щиеся в Ледовитом океане, то геоцентр нынешней России смеща­ется за Полярный круг и оказывается в верховьях реки Виви близ Тай­мыра. Таким образом, Россия – это северная страна, основную и центральную часть которой в географическом отношении представляет именно Сибирь с ее суровыми условиями для жизни людей.

В Сибири почти повсюду среднегодовые температуры воздуха ниже 0 градусов по Цельсию, а в северо-восточной части региона опускаются до -18 градусов. Более 60% пространства Сибири зани­мает вечная мерзлота.

Согласно современным концептуальным взглядам, энергети­ческие ресурсы климата той или иной территории определяются сум­мой потоков тепла, приходящих непосредственно от Солнца, а так­же от более теплых, чем данная земная поверхность, атмосферных масс. Именно при таком подходе суммарные теплоэнергетические ресурсы наиболее точно учитывают среднегодовую температуру регионов планеты. В частности, на континентальную Сибирь за се­зон приходится наименьший на планете приток тепловой энергии. Даже в южной ее части зимний приход тепла в 2 раза меньше, чем в Арктике. А на северную половину континентальной Якутии за это время года на каждый квадратный метр территории поступает тепловой энергии в 6 раз меньше, чем в Антарктиду.

Сибирь делится на Западно-Сибирский, Восточно-Сибирский и Дальневосточный регионы. На Западную Сибирь приходится 19% территории и 46% населения всей Сибири, на Восточную Сибирь – 32% и 29% соответственно, на Дальневосточный регион – 49% и 25% соответственно.

Именно в Сибири сосредоточено до 70% разведанных и предва­рительно оцененных природных ресурсов России, а прогнозируемые запасы российского минерального сырья оцениваются еще в 140-150 трлн долл.

Но, возможно, самое главное богатство Сибири – пресная вода, которая скорее всего станет уже в будущем веке главным, более до­рогим, чем нефть, планетарным дефицитом. Только в самом глубо­ководном озере планеты – Байкале – сосредоточено 10% миро­вых ресурсов пресной воды, а суммарный сток великих сибирских рек составляет 1/5 стока главных рек планеты.

Но Сибирь – это не только север, но и восток России...

Традиционализм и прагматизм

Сегодня на Восток (в широком смысле слова) смотрит едва ли не все человечество. Одни с нескрываемым ужасом: перенаселен­ность планете грозит именно из-за стран этого района Земли. Дру­гие с восхищением: за короткий исторический отрезок времени це­лый ряд государств Азиатско-Тихоокеанского региона добился та­кого экономического роста, который сравним с чудом.

Одни черпают силы в древних философских школах Востока, ищут в них ответы на извечные вопросы бытия. Других шокирует, с какой решимостью («фанатичностью») во имя веры, идеи могут ли­шать себя жизни последователи тех или иных религий или сект.

С моей точки зрения, самый главный и поучительный урок за прошедшие две тысячи лет человечеству дал именно Восток.

Все революции, которые были, терпели поражение, «пожирая своих детей». Это прежде всего относится к несчастной, измученной России (кстати, все революции зарождались на европейской части!).

Но в такой же степени это относится к странам Западной Европы и США. И там лилась кровь, скатывались головы в корзины, белые отстре­ливали чернокожих, католики – протестантов, а выражение «Варфоломе­евская ночь» стало навечно нарицательным для любой, следовавшей по­том с ужасающей методической последовательностью, резни.

И сексуальные революции, имевшие там место, не прошли даром. Катастрофически распространившийся СПИД сегодня пожирает население многих стран, где эти революции были победоносными, делая ак­цент на молодой части общества. Широко распространились (и уже кое-где узаконены!) однополые браки. Этот пока еще до конца не изученный феномен свидетельствует о том, как мне кажется, что в жизненном орга­низме наций происходят сильные сбои, общество уже не может себя нор­мально воспроизводить, а значит, следует неизбежная деградация.

...Восток в широком смысле – от арабских стран Северной Афри­ки до Китая и Японии – это прежде всего, даже в условиях наличия плюралистических демократических систем, конгломерат сообществ традиционалистского характера.

Здесь, на Востоке, всегда почитались семья, род, трудолюбие, богобоязненность, благоговейное, трепетное отношение к родите­лям, уважение молодых к старшим, подчиненных – к начальству, жены – к мужу. И, конечно же, – патриотизм.

Пример гармоничного общества прошлого можно найти в от­рывке из главы «Ли юнь» древнекитайского трактата «Ли цзи»:

«Когда осуществлялось Великое дао, Поднебесная принадле­жала всем. Для управления Поднебесной избирались мудрые и спо­собные люди. Между людьми царили доверие и дружелюбие. Поэто­му люди считали близкими себе не только одних своих родителей и по-отечески относились не к одним только своим детям, что было навечно предопределено Небом.

Престарелые люди могли преспокойно доживать свой век, взрос­лые люди находили применение своим способностям, а малолетние получали возможность спокойно подрастать. Все одинокие, вдовы, си­роты, бездетные, калеки и больные были окружены заботой. Мужчины выполняли свой долг, женщины обладали самостоятельностью, богат­ства не выбрасывались понапрасну, так же как и не скапливались у от­дельных лиц. Способности людей использовались полностью и не служили выгоде отдельных лиц.

Тогда не было предательства, лжи, интриг, не было грабежей, краж, смут, и люди, уходя из дому, не запирали дверей. Это было общество датун» (датун в переводе с китайского означает «великое единение»).

Даже если сделать поправку на обычную в таких случаях идеализа­цию автором прошлого, в этом отрывке можно увидеть характерные черты, присущие традиционалистскому обществу.

Сегодня традиционализм, зиждущийся на впитанных с молоком матери ценностях, является государствообразующей основой таких стран, как Япония, Китай, Тайвань, Южная Корея, Сингапур. То есть тех, кто за 40-50 лет сделал мощный рывок из средневекового фе­одализма в экономически развитое государство мира. В этом и заключается великий урок для всего человечества.

Моральные и нравственные принципы народа, выпестованные тысячелетиями, дают быстрые и нужные всходы, если политическая, экономическая, демографическая, экологическая ситуации поставят под угрозу выживание данного общества.

А такая обстановка сложилась, когда мировые державы начали эко­номическое и военное соревнование, когда рост населения в этих стра­нах принял угрожающие для выживания тенденции, когда все чаще ста­ли говорить о приближающейся экологической катастрофе.

В западных социумах все было по-другому. Развитие здесь оп­ределялось экономическими интересами, и прежде всего интере­сами экономического роста. Захватнические войны, колонизация тер­риторий, пауперизация масс, физическое уничтожение конкурентов были характерной особенностью эпохи первоначального накопле­ния капитала.

Если Запад двигался вширь, используя материальные ресурсы захваченных народов, то Восток, в силу многих причин отстранен­ный от участия в дележке пирога (а чаще сам выступавший в ипоста­си этого пресловутого «пирога»), опирался на свои внутренние ре­сурсы, прежде всего – духовные.

Фактически к одной цели Запад и Восток пришли разными пу­тями (хотя вряд ли правомерно говорить о нынешнем потрясающем экономическом росте некоторых стран Востока как о магистральной их цели).

Но у Востока есть неоспоримое преимущество: это историчес­кая воля, взращенная на тех принципах традиционализма, о которых я упоминал. Она позволяет в случае необходимости стойко перено­сить все лишения, а с другой стороны, при «мудрых и способных лю­дях, избираемых для управления», в кратчайшие сроки достигать са­мых невероятных рубежей.

Даже многие американские аналитики сомневаются в том, что такая воля характерна для Соединенных Штатов Америки, которые фактически все 200 с лишним лет своего существования находятся в достаточно оранжерейных условиях.

Широко известен, например, такой факт. Население США, состав­ляющее около 6% всего человечества, потребляет приблизительно 50% (!) мировых энергоносителей. Образно говоря, сегодняшние амери­канцы живут на дивиденды, заработанные их предками. Но те были пас­сионариями. Из Старого Света в Новый переселялись люди с авантюр­ной (в хорошем смысле слова) жилкой, напористые, уверенные в себе. Они и создали нынешнюю основу благосостояния США. Но лиши нынеш­них американцев привычных удобств, бензина вдосталь, системы соци­альных льгот – и неизвестно, как повернется судьба самой могуществен­ной сегодня страны мира.

То же касается американской армии. Бесконтактный способ веде­ния боевых действий, может быть, и хорош, но многовековая история человечества свидетельствует, что победителями становились те, кто выхватывал из рук смертельно раненного врага знамя и водружал на его место свое.

Нет, я не антиамериканист. Но я считаю, что философия матери­ального благополучия, превосходства материи над духом во многом ущербна. Впрочем, спор двух диаметрально противоположных сил про­должается.

Но еще Р. Киплинг предупреждал: «Запад есть Запад, Восток есть Восток. И вместе им не сойтись!»

...Я уверен, что в XXI веке слова «Ex oriente lux!» («С Востока свет!» – из Евангелия о рождении Иисуса – Примеч. авт.) в большей степени будут относиться (разумеется, не в масонском их смысле) именно к Сибири, к той огромной территории, которая лежит восточнее Уральс­ких гор.


Сравнительно-исторический путь «безлюдных» пространств

Ко времени открытия Америки экспедицией Колумба числен­ность населения Американского континента, в сравнении с его гро­мадной территорией (42,5 млн кв. км), была крайне незначительной. Подавляющая часть обитателей Американского континента концен­трировались в его экваториальной зоне. Но даже и здесь, сравни­тельно с Европой, вымиравшей всего лишь 100 с небольшим лет назад от эпидемий чумы, плотность населения была на порядок ниже.

Первым европейцам Американский континент в прямом смыс­ле казался пространством без людей. Действительно, численность туземного населения, рассеянного на просторах от Аляски до Огненной Земли, не превышала 3 млн человек.

Менее чем через 100 лет после открытия Америки на карте пла­неты начал обозначаться абрис главного российского территориаль­ного приобретения – Сибири. Причем в отличие от морских западно­европейских держав, основной вклад в расширение территориальных владений которых был сделан мореплавателями, в России аналогич­ная миссия выпала на так называемых землепроходцев.

На момент появления в Сибири первых отрядов русских зем­лепроходцев численность ее коренного населения не превышала 236 тыс. человек, а плотность составляла 0,02 живой души на 1 кв. км, то есть в среднем на одного обитателя страны приходилось не ме­нее 5 тыс. кв. км.

Почти одновременно с проникновением русских за Урал голланд­ские купцы, искавшие в южных морях «пряные острова», наткнулись на берега еще одной, столь же безлюдной, как Америка и Сибирь, страны – Австралии. На территории площадью 7,7 млн кв. км проживало 250-350 тыс. аборигенов.

Таким образом, Америка, Сибирь и Австралия до открытия и ос­воения их европейцами имели одну общую судьбу. По численности и плотности их коренного населения они значительно уступали Ин­дии, Китаю, странам Ближнего Востока и прибрежной Африки.

Широко известно утверждение, что прошлое определяет будущее. Однако исторические судьбы Америки, Сибири и Австралии, приобре­тенных европейской цивилизацией в эпоху Великих географических открытий, несмотря на одинаковый естественноисторический фон, разошлись принципиально.

Первый вариант показал обширный регион Северной Америки. Провозглашение независимых Соединенных Штатов Америки стало, по сути, началом конца находившейся на пике могущества Британс­кой империи. Мятеж 2 млн мигрировавших в Америку соотечествен­ников стал историческим ударом для Британии.

История возникновения и существования мировых империй зна­ла примеры вооруженной борьбы завоеванных, подчиненных и уг­нетенных национальных меньшинств за независимость. В период на­ционально-государственной демаркации европейской территории имело место вооруженное противоборство этнических групп за гла­венствующее положение, за первенство среди равных, за вольность городов, автономию уделов, династийные привилегии и т. д.

Однако в истории до XVIII века не было прецедента, чтобы реги­ональный социум колонистов материнской нации, производный от общественно-экономической системы метрополии, генетически свя­занный общими этническими корнями, традициями, обычаями, за­конами, единым руслом идеологии, культурного развития и религи­озного воспитания, отрекся от этих так называемых священных, не­преходящих ценностей ради приоритетов региональных интересов. На определенном этапе «почва» перевесила «кровь»!

В британской метрополии до определенного времени никому не приходило в голову, что региональные интересы кровь от крови подданных британской короны могут быть объявлены приоритетны­ми, главенствующими над национально-государственными.

Самоопределение вчерашних колонистов, их успех в борьбе против метрополии за государственную независимость, политичес­кий и экономический суверенитет свидетельствовали, что консоли­дированные интересы и цели регионального сообщества могут стать не менее прочным основанием государственности, чем традицион­ный фундамент, сложенный из монолитов исторической, националь­ной, территориальной, культурной и религиозной общности.

Региональный сепаратизм, с клеймом которого начиналась ис­тория Соединенных Штатов Америки, вопреки ужасающим пророче­ствам и попыткам метрополии покарать предателей короны, оказал­ся не столь страшным, а даже наоборот.

Но лидеры Британии все же осознали безвозвратность поне­сенной утраты и постепенно приступили к выработке нового курса, ко­торый был направлен к берегам эволюционной трансформации импер­ской субординации властных и регулятивных функций в содружество региональных сообществ, открытых для самостоятельного, свободного выбора оптимальной модели социально-экономического развития.

Остановить, нейтрализовать и подавить процесс, начавшийся в североамериканской колонии Британии, оказалось невозможно. По­пытки порвать с зависимостью от исторической, этнической родины, от недавних соотечественников стали во второй половине XIX века постоянными.

Фронтир этого движения принадлежал колониальным террито­риям, основная и наиболее активная часть населения которых сло­жилась в процессе динамичного притока и воспроизводства мигран­тов из европейских государств.

В 1860-х годах, после восстания на золотых промыслах, из киль­ватерного строя Британской империи вышел на курс самоуправляе­мой территории и региональный социум Австралии.

На этот раз Лондон практически не пытался укротить стремле­ние своих австралийских соотечественников к социально-экономи­ческому паритету с подданными английской короны, жившими на Британских островах и в той или иной мере паразитировавшими за счет пионеров хозяйственного освоения далекой колониальной тер­ритории.

Как и почти 100 лет назад в Северной Америке, подданные бри­танской короны в Австралии протестовали против будто бы предпи­санной им участи «таскать каштаны из огня» для своей этнической родины. Национально-государственные, культурные, религиозные и даже кровнородственные связи не выдержали испытания напряжен­ностью, возникшей в ходе произвольно определявшегося конфискационного изъятия у регионального социума произведенного им общественного продукта.

Английские колонисты в Австралии, как и их предшественники в Северной Америке, выступили против эксплуатации «белой» метро­полией почти столь же «белого» регионального сообщества. Конеч­ный результат борьбы новообразованного населения Австралии за эко­номическое самоопределение был такой же, как добытый североамериканскими колонистами в войне за независимость.

Поразительный успех США на полях сражений за независимость стал примером для стран Латинской Америки, преимущественно ко­лониальных владений пиренейской метрополии.

Итог первого этапа их движения к независимости оказался не столь впечатляющим, как у североамериканцев. Главная причина поражения, компромиссных результатов освободительного движе­ния в странах Латинской Америки заключалась в недостаточной сте­пени консолидации социальных, этнических и территориальных групп населения этих региональных сообществ.

В отличие от североамериканских колоний, где мигранты из Евро­пы не смешивались с коренным населением и рабами-африканцами, а бдительно и жестко охраняли свою расовую чистоту, колонисты из пи­ренейских государств были не столь разборчивы в сфере воспроиз­водства себе подобных.

В результате недостаточно твердо регламентированной стихии воспроизводства населения возник своеобразный демографический миксер, продуктом которого стала весьма рыхлая этническая масса, пред­ставленная широким спектром цветов и переходных оттенков – от бело­го до красного и черного.

Этим цветам и оттенкам населения соответствовало симмет­ричное многообразие полицентрических общественных и экономи­ческих интересов регионального сообщества. В сравнении с моно­литным североамериканским населением, латиноамериканское соединялось в подобие цельного – с запасом прочности, равным по надежности связям, возникающим в процессе реакции диффузии. В результате этнического, национального, расового микширования силы освободительного движения оказались аморфными, их энергетика – недостаточной, чтобы повторить успех США в борьбе с метрополией.

Продолжавшаяся 400 лет этническая диффузия между пришлым и туземным населением Экваториальной и Южной Америки оказа­лась весьма непрочной основой для обретения многонациональным территориальным сообществом независимой государственности. В итоге первая фаза борьбы латиноамериканских стран за независимость закончилась паллиативными результатами.

В критериях колониальной политики XVIII – XX веков, в срезе ее национальных аспектов цветные полуевропейских кровей оста­вались людьми «далеко не первого сорта, не высшего качества». И потому, когда в конце XIX – начале XX века на территориях к югу от США возникла цепная реакция протестов, вооруженных акций про­тив пиренейской метрополии, войн за независимость, арсенал ме­тодов и средств их подавления оказался аналогичным тому, который применялся для усмирения туземного населения в эпоху Конкисты.

Хочу заметить, что та или иная степень результативности дви­жения за независимость в Южном полушарии определялась мерой воздействия Соединенных Штатов. Их принципиальная позиция и ре­альный масштаб военного, экономического и дипломатического уча­стия в конфликте между колониями и метрополией исчислялись по формуле приоритета собственных национально-государственных, политических и экономических интересов.

В конце концов политический паритет бывших метрополий и ко­лоний утвердился в качестве основополагающего принципа их вза­имоотношений. Мировое сообщество, вместо представлявшегося естественным создания иерархической пирамиды с «богоизбран­ной» нацией на вершине, пошло по пути полицентрического разви­тия, реализации потенциала автохтонных тенденций, сложения глобаль­ного единства из компактных сообществ, основанных на территориальной общности национальных, этнических и экономических интересов.

При этом государственные образования, возникшие на основе общности региональных интересов, демонстрировали вплоть до конца XX века наиболее высокую динамику общественно-политического и социально-экономического прогресса.

Я считаю, что в контексте именно исторического опыта сложе­ния глобального единства из совокупности компактных региональ­ных сообществ любые конструкции мирового господства несостоя­тельны и обречены.

Из трех колоссальных «безлюдных пространств» – Америки, Сибири и Австралии, – экспансия в отношении которых была начата европейцами в эпоху Великих географических открытий и которые заселялись преимущественно мигрантами из Европы, Сибирь оста­лась, в силу объективных (прежде всего климатических условий) и социально-субъективных факторов, фактически на обочине домини­рующих мировых социально-экономических тенденций.

В течение 400 лет пребывания Сибири в составе России этот край был и остался де-факто колонией российского Центра. Хотя численность его населения и выросла по меньшей мере на два поряд­ка, но средняя плотность его сегодня по-прежнему на три порядка меньше, чем на сопредельных территориях Китая, Кореи и Японс­ких островов.

Территориальные владения Российской империи за годы от цар­ствования Ивана Грозного до Первой мировой войны прирастали за каждые сутки в среднем на 14 квадратных верст. Этому исключитель­но высокому суточному территориальному «привесу» не соответство­вали темпы роста, расширенного воспроизводства ни коренного, ни русского, славянского населения.

В течение 300 лет из Европейской России (через Урал) в Си­бирь перетекал слабый демографический ручеек, состоящий глав­ным образом из служилых и работных людей, нелегальных торгов­цев, ссыльных и каторжников, случайных мигрантов, преимущественно стихийных, прирожденных, генетически заданных искателей фор­туны.

Жестко централизованная, бюрократическая структура Россий­ской империи являлась трудно преодолимым препятствием на пути крестьянских миграций, земледельческого освоения и интенсивно­го заселения Сибири. Возможности аграрного освоения весьма рез­ко ограничивались природно-климатическими условиями. Динами­ка миграций и заселения края тормозилась отсутствием или крайне примитивным состоянием транспортных коммуникаций.

В отличие от Америки и Австралии, отдаленных от европейской метрополии тысячемильными океанскими пространствами, конти­нентальная Сибирь была территорией намного более труднодоступной в транспортном отношении.

Морской транспорт, в том числе действовавший в океанских во­дах, по эффективности намного превосходил сухопутный. Переход че­рез Атлантику при удачном стечении погодных условий уже в XVIII веке занимал не больше месяца. В середине XIX века, в период «золотой лихорадки», благодаря морскому мосту из Европы в Австралию (через три океана) ежемесячно прибывало до 100 тыс. новых поселенцев. Перевозка через Атлантический океан по времени и объемам была на­много выгоднее, чем транспортировка по сибирскому колесному трак­ту. В середине XIX века даже фельдъегерская служба добиралась от Петербурга до Иркутска не менее месяца.

В течение почти 300 лет после присоединения главная функция центральной власти на территории Сибири сводилась к охране ее про­странств от посягательств со стороны сопредельных государств. Си­бирские города, в том числе расположенные в ее глубинных районах на значительном расстоянии от расширяющейся линии стихийной полу­военной экспансии, крайне долго находились на положении военных или военизированных поселений. Воинская дисциплина и субордина­ция не давали стимулов к активной хозяйственной деятельности.

Торговые функции сибирских городских поселений пребывали в эмбриональном состоянии. Стихийные, спорадические торговые сделки казаков, солдат и других воинских чинов, чиновников и служащих пре­секались административными мерами и другими санкциями. Легаль­ные же душились непомерными сборами, пошлинами и прочими обло­жениями в пользу казны. Плотный и высокий частокол таможенных пра­вил ограждал Сибирь не только от активной торговли с сопредельными иностранными территориями, но и от Европейской России.

Центральная власть Российской империи забирала из Сибири все, чтобы затем выдать минимум на ее содержание и охрану. Наиболее вы­разительно эта конфискационная политика Центра по отношению к Си­бири проявилась в XVII веке – в период расцвета пушного промысла, в XVIII веке – в эпоху петровских реформ и затем 150 лет спустя – во время становления и развития золотодобычи.

Например, петровские реформы нанесли глубокий урон реаль­ному массиву и перспективному росту численности населения в Си­бири. Рекрутские наборы и особенно «трудовые мобилизации» на «великие стройки» империи резко и надолго затормозили процесс увеличения численности русского населения края за счет естествен­ного воспроизводства.

Не менее четверти мужского населения, главным образом мо­лодежь из крестьян, ремесленников, мастеровых, плотников, камен­щиков и представителей других профессий, а также необученные, но крепкие здоровьем молодые люди были навсегда депортированы на уральские железоделательные и пушечные заводы, на прорытие гран­диозной системы судоходных каналов, на кораблестроительные верфи, на сотворение среди чухонских топей и болот новой имперской претен­циозной столицы.

Одновременно с рекрутской и трудовой мобилизацией, губи­тельно отразившейся на численности населения региона, активизиро­валась система преград и преследования нелегальных стихийных миг­рантов из Евро-России в Сибирь. В результате применения этих и других подобных мер, в том числе в сфере налогообложения, численность населения в Сибири пошла на убыль. Механический прирост за счет мигрантов из Евро-России, если не считать воинских контингентов, на­правлявшихся для усиления пограничных линий на юге Сибири, пре­кратился почти полностью. Эффективность естественной генерации населения Сибири оказалась недостаточной для компенсации потерь от рекрутских и трудовых мобилизаций.

Ничего похожего не случалось в практике заселения и освоения Америки и Австралии. Миграционный поток в Америку и Австралию никогда не пресекался политико-административными или другими актами директивных и исполнительных структур Британской империи.

Сибирское золото, поднявшее Россию на пьедестал золотодо­бывающей державы, не вывело саму Сибирь из оцепенения хозяй­ственной стагнации. В отличие от калифорнийского и австралийско­го золота, подвинувшего эти регионы к динамичному экономическо­му росту, сибирское не сообщило сколько-нибудь заметного уско­рения социально-экономическим процессам в крае. Примитивная конструкция российско-имперской финансовой системы вплоть по сегодняшний день исключает возможность оборота капиталов без сепарации их в Москве.

Замыслы региональной финансово-экономической консолида­ции приравнивались и по-прежнему приравниваются к покушению на прочность государственных устоев. Региональные интересы, из совокупности которых и складывается экономическая мощь совре­менных стабильно благополучных государств, в России считались и считаются проявлением центробежных тенденций.

В отличие от европейских колонистов в Америке и Австралии, рус­ские в Сибири гораздо медленнее продвигались к осознанию возмож­ности, справедливости и правомерности реализации региональных интересов на равных со столичными соотечественниками. И одна из причин – особенности психологического менталитета элиты и насе­ления континентальной империи, каковой являлась Россия.

После падения Римской империи ни в одном цивилизованном государстве столичный город – концентрированное средоточие власти и прислуживающей ей творческой элиты – не восхвалялся и не боготворился больше, чем в России.

Массовому сознанию через все государственные структуры и каналы постоянно и методично внушалось, что лица, облеченные выс­шей властью, – богоподобный сублимат государственного разума и животворящего потенциала нации, что правящая элита – эталон муд­рости и морали, что любые ее установления подлежат беспрекословно­му исполнению гражданином империи, в каком бы регионе он ни нахо­дился. Всякий, кто сомневался в истинности данного, культивируемого государством мифа, безжалостно преследовался властью.

Процесс консолидации региональных интересов населения Сиби­ри, по сравнению с Америкой и Австралией, находился и под более глубоким и длительным парализующим воздействием экономического диктата Центральной России.

Хозяйственная жизнь Сибири, несмотря на дорогой перевоз че­рез горы и реки, грязи и топи, по бездорожью и тропам, находилась в глубокой зависимости от поставок продукции промышленного произ­водства из Центральной Евро-России и с Урала. Мощная металлургия Урала угнетала и подавляла развитие производства в Сибири. Частные сибирские металлургические заводы, не выдержав конкуренции с уральскими, разорялись. Существование же казенных заводов в си­бирском регионе поддерживалось бюджетными субсидиями.

Товарный поток из Евро-России интенсивно «вымывал» деньги из Сибири, загонял местного предпринимателя в хозяйственные ниши с минимальными возможностями формирования крупных ка­питалов. Торговая прибыль от реализации евророссийской продук­ции на сибирском рынке тратилась в основном в сфере личного по­требления сибирского предпринимательского слоя.

Масштабы и активы хозяйственной деятельности сибирского промышленника и коммерсанта и доходы от нее во все времена определялись и диктовались из столичного административно-поли­тического и финансово-промышленного Центра страны. Львиная доля, абсолютная масса экономического эффекта производственно-торговой деятельности в Сибири неизменно и независимо от прин­ципов построения и функционирования хозяйственной системы стра­ны присваивалась столичными, евророссийскими финансово-про­мышленными и торгово-посредническими группировками.

Советская планово-административная система, установившая­ся в 20-х годах и действовавшая до 90-х годов, лишь по сути обезли­чила, но одновременно еще больше бюрократизировала, формали­зовала, узаконила этот исторически сложившийся диспаритет концен­трации капиталов и властных полномочий в сфере его перераспределения.

Начавшаяся в 90-е годы реставрация открытых, свободных рыноч­ных отношений, вопреки расчетам региональной сибирской бюрокра­тической, коммерческой, производственной, финансовой и прочей элиты отнюдь не гарантирует ей роли равной среди равных в общерос­сийском экономическом пространстве.

Конечно, нельзя все сводить только к противоречиям в истории общегосударственных, общероссийских интересов и интересов сибир­ских, общерегиональных. С моей точки зрения, как системного эконо­миста, нынешнее кризисное состояние экономики Сибири является следствием целого ряда факторов.

Во-первых, это объективные моменты: суровый, резко конти­нентальный климат, удаленность от основных сухопутных и морских путей внешней торговли.

Во-вторых, это долгосрочные факторы, унаследованные от эко­номики Российской империи и СССР. Речь идет о преобладании в отраслевой структуре хозяйства Сибири удельного веса добывающей промышленности, энергоемких отраслей, оборонной промышленнос­ти; об ориентации многих предприятий Сибири на дальнепривозное сы­рье и на вывоз готовой продукции за пределы сибирского региона; о наличии на большинстве предприятий устаревших, экономически не­эффективных и экологически вредных технологий; о несбалансированно­сти производственных мощностей – от добычи сырья до производ­ства готовых изделий; о завышенных нормах расходов сырья, материа­лов, топливно-энергетических ресурсов.

В-третьих, это внешние для сибирского региона факторы, от­ражающие воздействие уже современных условий хозяйствования. В частности, речь идет о завышенных, недифференцированных по регионам транспортных тарифах при их опережающем росте.

Например, при общем росте цен за 1993 – 1996 гг. в 25 раз тарифы на железнодорожный транспорт подскочили в 50 раз. В ре­зультате стоимость вывоза за пределы Сибири угля и леса, завоза из европейской части России железной руды превышает затраты на их производство.

Кроме того, к таким негативным факторам можно отнести и за­вышенные энергетические тарифы, хотя именно с ориентацией на дешевую энергию создавалась сибирская промышленность. Напри­мер, предприятия цветной металлургии Восточной Сибири потреб­ляют около 60% электроэнергии и около 50% топлива и тепла от всех расходуемых цветной металлургией России.

В перечне печальных факторов можно упомянуть и такие, как искусственное разделение в ходе ускоренной приватизации нача­ла 90-х годов технологически связанных предприятий, сохраняю­щийся низкий отечественный спрос на продукцию горнодобывающего комплекса, действие валютного коридора, «вымывание» у предприятий собственных оборотных средств с помощью механизма плановых налогов и платежей, систематическое невыполнение го­сударством своих обязательств перед товаропроизводителями в расчетах за реализованную продукцию (оборонный комплекс, ТЭК, сельское хозяйство).


• ОСВОЕНИЕ АМЕРИКИ, СИБИРИ И АВСТРАЛИИ – ПОХОЖАЯ И РАЗНАЯ СУДЬБА. СИБИРЬ ОКАЗАЛАСЬ ВНЕ РУСЛА ДОМИНИРУЮЩИХ МИРО­ВЫХ ЭКОНОМИЧЕСКИХ ПРОЦЕССОВ.

• АКТУАЛЬНОСТЬ КОНСОЛИДАЦИИ РЕГИОНАЛЬНЫХ ИНТЕРЕСОВ СИБИРСКИХ ТЕРРИТОРИЙ.