Массаж сердечной мышцы

Диана Балыко

киносценарий

Действующие лица:

МАРТА

ПАВЕЛ

МАЛЬЧИК в автобусе

ДЕВОЧКА в автобусе

ЖЕНЩИНА в автобусе

ШКОЛЬНИК 1

ШКОЛЬНИК 2

ДОКТОР

МАТЬ Павла

АНЖЕЛИКА, медсестра


МАССОВКА В АВТОБУСЕ

* * *

Зима. Метель. Замерзшая, почти обледеневшая Марта стоит у восьмого подъезда многоквартирного панельного дома. Она смешно подпрыгивает, чтобы дотянуться до зарешетчатого окна на первом этаже. Дотягивается, одной рукой в кожаной перчатке хватается за решетку, повисает на ней, второй настойчиво стучит в заиндевелый секторок темного окна. Окно открывается, из окна вылазит рука с ключом...

ПАВЕЛ: Марта, ты?

МАРТА: Я, блин...

ПАВЕЛ: Ключ лови, заходи...

Марта хватает ключ, спрыгивает на землю, стягивает перчатки, дует в замерзшие ладошки, отогревает дыханием замерзший подъездный замок, открывает дверь ключом, чертыхаясь...

* * *

Марта открывает квартиру на первом этаже. Входит в прихожую, включает свет, морщится, медленно раздевается – снимает меховое пальто, шляпу, сапоги. Нашаривает ногой тапочки с дыркой для вентиляции в районе большого пальца, влазит в них, проходит в комнату.

ПАВЕЛ: Ты заходи, свет включи, я тут чай тебе готовлю. Замерзла небось?

МАРТА, щелкая выключателем: Хуже.

ПАВЕЛ: Перед массажем нужно согреться.

МАРТА: Не поможет.

ПАВЕЛ: Что случилось? Выключатель на правой стене.

* * *

Марта входит в комнату. Спиной к ней на табуретке сидит Павел. Он курит у окна. В комнате темно. Марта включает свет. Обстановка бедна. Массажный стол, несколько книжных полок, потрепанный диван, два немодных советских кресла с жесткими деревянными подлокотниками, журнальный столик в том же стиле советского классицизма...

МАРТА: Я сегодня чуть не убила электрошокером десятилетнего ребенка.

ПАВЕЛ, не оборачиваясь, флегматично: Случайно? Я приготовил тебе чай.

На журнальном столике стоит большая чашка, скорее даже бадья, с чаем, налитым до половины. В чашке – ложечка, которой, вероятно, Павел размешивал сахар.

МАРТА: Еще как специально.

Марта смотрит на чай, размышляет одно мгновение, присаживается в кресло, отодвигает чашку от себя и медленно, но буднично, не красуясь, начинает раздеваться.

ПАВЕЛ: Рассказывай.

Марта достает ноги из тапочек, приподняв юбку, снимает капроновые колготки, аккуратно вешает их на подлокотник кресла.

МАРТА: Вот, скажи, ты же хороший педагог, разве можно использовать силовые методы в воспитании детей, а?

Через голову Марта стаскивает свитер. Встает, бросает свитер на спинку кресла, расстегивает молнию на юбке.

ПАВЕЛ: Ты же сама педагог.

Марта снимает юбку и остается в одних трусиках и бюстгальтере.

МАРТА: До сегодняшнего дня я была против.

Марта бросает на кресло юбку. Она в светлом скромном комплекте белья. Делает несколько шагов по комнате, словно в поисках зеркала, чтобы увидеть в его отражении свою тощую, сухую, почти мальчишескую фигуру с острыми коленками и выпирающими ключицами. Зеркала нет.

ПАВЕЛ: Тебя били в детстве?

Марта снимает трусики. Бегло осматривает свои длинные ноги и плоский живот. Бросает трусики на диван.

МАРТА: Однажды. Мне было пять лет. Отец за какую-то шалость ударил меня по ноге. Мама схватила меня и посадила к себе на колени. Я с ужасом смотрела на свою ногу, на которой, как фотография, постепенно проявлялась красная пятерня моего отца.

ПАВЕЛ, затягиваясь, все еще сидя спиной к Марте: А мама?

Марта привычным жестом отводит руки за спину, щелкает застежкой бюстгальтера, чуть горбиться и слегка наклоняется вперед. Брительки лифчика сползают с плеч на руки, на локти… Марта стряхивает бюстгалтер на диван, около трусиков.

МАРТА: А мама заплакала, сказала отцу: выноси и роди, а потом бей своего ребенка. Я запомнила это. И дочку свою – Аню – ни разу пальцем не тронула. А ведь ей уже двадцать два. Филфак с горем пополам закончила. За придурка одного замуж вышла. Режиссера Пронина. Неудачник хренов. Думаешь, не за что было ударить? А я НИ РАЗУ...

Марта надевает тапочки, выходит в коридор. На обувной полке, под висящим пальто – дамская сумочка. Марта достает из нее резинку для волос, небрежно собирает рыжие волосы в пучок на затылке, перетягивает его резинкой, легко трясет головой… Роется в сумочке, достает несколько купюр, возвращается в комнату.

В длинных пальцах Павла белая пиала с маслом на дне. В другой руке – маленькая бутылочка с каким-то эфирным маслом. Павел легко стряхивает в пиалу несколько капель эфирного масла, покачивает пиалу в ладони, позволяя маслам проникнуть друг в друга.

ПАВЕЛ: А меня били. Одноклассники.

Марта кладет деньги на журнальный стол, около чашки с чаем. Сбрасывает тапочки, ложится на массажный стол, на живот. К ней подходит Павел. В его руках плед, он укрывает им ноги Марты, оставив обнаженными спину и ягодицы.

МАРТА: Знаешь, раньше нервы были для меня просто абстрактными словами. Ну, типа, я нервничаю... Что-то такое в голове происходит. Непонятное. А последнее время – это физическая боль. Пронзает так, что-то щелкает у позвоночника, замыкает, завязывает на узелок и болезненной такой стрелой пробивает руки, ноги, голову.

В изголовье Марты на массажном столе стоит пиала. Павел льет себе масло на руки, растирает его в ладонях, нежно прикасается к Марте, словно осторожно нащупывает ее болевые точки, начинает разминать.

МАРТА: Как мне надоела твоя гребанная Покровка!

* * *

Покровка – район частного сектора на окраине Красноярска, на холме, за часовенкой, что разместилась над городом, как божье око. Много-много покосившихся домов, избушек, лачуг с собаками в будках, несколько одиноких панельных пятиэтажек, в одну из которых и пришла сегодня Марта.

* * *

Длинные пальцы Павла продолжают уверенный массаж расслабленной спины Марты.

ПАВЕЛ: Так за что ты решила его убить?

Голос Марты звучит умиротворенно, движения красивых рук Павла точны и профессиональны.

МАРТА: Короче, я влезла в этот 32-й. Почти последняя. Ну, все же с работы прутся.

* * *

Ветер завывает на автобусной остановке. Сибирская метель. Влажный воздух с Енисея сковывает тела и лица замороженных человеческих статуэток и скульптурных композиций людей, ожидающих транспорт. Автобусы и маршрутные такси подъезжают регулярно, выплевывают в холод народ, вбирают окоченевшие полутрупы в себя. Марта стоит как стойкий оловянный солдатик. Ее шляпа европейского покроя выглядит смешно и неуместно в сибирский мороз. Видны покрасневшие мочки ушей с длинными сережками. Рука в перчатке, сжимающая ремешок сумочки, кажется, вот-вот потрескается от мороза…Марта чуть приподнимает ноги в остроносых сапогах, чтобы оторвать их на мгновение от вымороженной земли. Холодно.

* * *

Руки Павла массируют копчик Марты.

ПАВЕЛ: Да, к нам плохо транспорт ходит.

* * *

К остановке подъезжает маршрутное такси китайского производства непонятной модели. Замерзшая толпа на остановке оживает, резво льется внутрь. В маршрутке становится тесно, новые пассажиры все входят, втискиваются, прессуют остальных, давят, толпа деформируется под нажимом прущих, приобретает формы маршрутного такси, становясь изменчивой как жидкость… Ставшая стеклянной от холода, Марта вбивается в маршрутку практически последней и повисает на подножке.

На подножке висят трое – Марта, еще одна тетка и мент.

* * *

Пальцы Павла красиво делают защипы вдоль позвоночника Марты.

ПАВЕЛ: У нас много ментов живет.

* * *

Марта висит на подножке. Над нею возвышаются утрамбованные головы. И среди них мальчишка лет десяти. Стоит девочку покалачивает. Исподтишка так. Она на него шикает.

ДЕВОЧКА: Шшш… Ну!

Мальчик ее толкает.

ДЕВОЧКА: Отстань!

Мальчик ее толкает.

ДЕВОЧКА: Отстань, кому говорю!

Марта наблюдает. Народ хмурится своим мыслям. Людям не до детей.

* * *

Марта млеет под чуткими руками Павла. Она улыбается, она расслаблена.

МАРТА: Ну, думаю, любовь у детей.

Пальцы Павла танцуют на плечах Марты, разминают шею…

ПАВЕЛ: А как им ее еще проявлять в таком возрасте?

МАРТА: Но девочка пацаненку вскоре надоела…

* * *

Мальчик оглядывает зависших на подножке людей, выбирая новую жертву. Оценивает шансы на успех. Выбирает Марту и начинает своими маленькими кулачками, как барабанными палочками, стучать по тулье Мартиной шляпы. Марта замирает от неожиданности, из-под широких полей хлопает удивленно ресницами.

* * *

МАРТА: …и тут я вспоминаю, что с детьми нельзя употреблять частицу «не».

Руки Павла снимают с ног марты покрывало, заботливо накрывают спину разговорчивой клиентки… Пальцы ныряют в пиалу с маслом и начинают разминать бедра Марты.

ПАВЕЛ: Да-да. Нельзя говорить «не делай», «не кричи», «не забудь». Психика не воспринимает частицу «не», и ребенок программируется только на действие.

* * *

Автобус потряхивает на кочках, Марта приподнимает шляпу, смотрит на ребенка, стараясь придать своему лицу грозное выражение, говорит серьезно и медленно.

МАРТА: Перестань, пожалуйста.

Мальчик улыбается и исподтишка выщипывает из песцового воротника Марты ворсинки меха.

* * *

Руки Павла неустанно трудятся над красивыми икрами женских ног.

ПАВЕЛ: Народ безмолвствует?

МАРТА: Безмолвствует народ. Народу хоть бы хны. Вселенское такое спокойствие русской души. Автобус петляет, подскакивает на кочках, взбираясь в гору... И тишина...

* * *

Автобус петляет, подскакивает на кочках, взбираясь в гору... И тишина... Безмолвствует народ. Народу хоть бы хны. Вселенское такое спокойствие русской души. Марта вновь вскидывает голову, смотрит на ребенка, стараясь придать своему лицу грозное выражение, говорит серьезно и медленно.

МАРТА: Успокойся!

Мальчик дергает шляпу за поля и натягивает ее на лицо Марты. Она поправляет шляпу и натягивает ему на лицо его ушанку из овчины, он смеется и дергает Марту за нос, она – его. Народ даже не улыбается. Народу хочется домой жрать. Марте надоело. Она вздыхает.

МАРТА: Мальчик, я сейчас достану электрошокер и быстро тебя успокою.

* * *

У Марты красивые. Бесконечно длинные ноги. Их можно массировать целую вечность, по крайней мере жизнь… И пальцы Павла это знают.

МАРТА: Пугаю. Доставать ничего не хочу. У меня разрешения на него нет. А рядом милиционер. И еще человек сто свидетелей.

* * *

Автобус петляет, подскакивает на кочках, взбираясь в гору... Марта висит на подножке. А рядом милиционер. И еще человек сто свидетелей. Мальчик улыбается.

МАЛЬЧИК: Пизди-пизди, ничего у тебя нет.

* * *

МАРТА, чуть приподнимаясь на массажном столе, чуть обернувшись к Павлу, чуть приоткрыв обнаженную грудь: На «ты», представляешь ко мне на «ты»! И руки сразу плетьми повисли, больно, блин, не поднять.

Павел занят ногами клиентки.

ПАВЕЛ: Вот они нервы.

МАРТА: На пятом десятке расшалились.

Пальцы Павла ныряют в пиалу за очередной порцией волшебного расслабляющего элексира.

ПАВЕЛ: Сегодня я добавил мятного масла. Тебе надо успокоится. Пару капель.

* * *

Автобус въезжает в Покровку. Стремительно темнеет. Марта закусывает нижнюю губу и лезет в сумку. Копается там. Достает шокер. В голове проносятся мысли.

МЫСЛИ МАРТЫ: Убить, если хватит сил. И сесть. И даже не обидно. Наплевать.

Мальчик улыбается.

МАЛЬЧИК: Ну-ну, давай.

МЫСЛИ МАРТЫ: А ведь и вправду на складной зонтик похож. Дамская модель. Мальвина.

Марта подносит шокер ребенку к лицу, перед самым носом, буквально в сантиметре снимает с блокиратора и жмет на кнопку. Дж-жжжж и между двух усиков пробегает синяя дуга. Как в фантастическом фильме про инопланетных завоевателей. А автобус трясет на кочках, Марта стоит на своей подножке неустойчиво и вполне осознанно ждет, когда неловкое движение водителя тряханет эту бочку так, что работающий шокер уткнется в эту гладкую детскую морду. И вдруг слезы, и срывающийся крик пацана.

МАЛЬЧИК: Тетенька, не надо, пожалуйста, я больше так не буду.

МАРТА, не убирая шокер: Что не будешь?

МАЛЬЧИК, безрезультатно толкаясь попой назад в попытке отстраниться от страшной синей дуги: К вам лезть не буду.

МАРТА: Нет, гаденыш, ты вообще научишься себя хорошо вести.

МАЛЬЧИК: Я вообще себя научусь хорошо вести.

И слезы. И захлебывается. И не шелохнется уставшая на работе толпа, едущая домой, в деревню, к горячей картошке, водке и спать. Марта убивает ребенка, а всем плевать. И только молоденький мент опасливо поглядывает на Марту, не решаясь ничего спросить.

* * *

Марта млеет под руками Павла.

МАРТА: И только молоденький мент знает, что заряда мне может хватить на всю эту гребаную маршрутку. Я убираю шокер, и все-таки продолжаю оставаться педагогом.

* * *

Автобус. Марта медленно, без суеты, блокирует шокер, кладет его на место, в дамскую сумочку, внимательно смотрит на пацаненка.

МАРТА: Запомни, на всякую силу найдется еще большая сила.

Мальчик сопит. Публика безмолвствует. Автобус потряхивает на кочках. За окном разливается зимняя темень. Через минуту пришедший в себя пацан уважительно спрашивает Марту о важном…

МАЛЬЧИК: А где вы его достали?

МАРТА: В милиции! (пауза) Там, где я работаю.

Ребенок молчит. Автобус шкандыбает по кочкам, потряхивая усталых пассажиров. Мальчик начинает щипать стоящую, вернее, висящую на подножке за Мартой женщину.

ЖЕНЩИНА: Мальчик, ты дурак или как?

МАРТА тихо: Ты хочешь в детскую комнату милиции?

Мальчик сглатывает слюну, отрицательно мотает головой.

МАРТА угрожающим шепотом: Знаешь, ты никогда не окажешься в детской комнате милиции, потому что сейчас, в этом автобусе, я парализую, к чертовой матери, тебе руки электрошокером, и ты больше никогда не будешь никого доставать, ты мне веришь?

Мальчик тихо кивает.

МАЛЬЧИК: Верю.

Остановка. Двери автобуса открываются. Основная толпа выливается на мороз. Оставшиеся пассажиры рассаживаются. Марта садится у окна, смотрит на очертания покосившихся домов, проплывающих за окнами скачущей по русским ухабам и рытвинам маршрутки китайского производства. Водитель объявляет следующую остановку. Марта проходит к выходу. Неожиданно пацан дважды дергает Марту за шубу.

МАЛЬЧИК шепчет: До свидания, тетенька.

* * *

Массаж подходит к концу. Словно прикосновения крыльев бабочки, словно дуновение легкого весеннего ветра пальцы Павла заканчивают свой танец на теле клиентки. Павел отходит. Обнаженная Марта садится на массажный стол.

МАРТА: И только в этот момент я вдруг отчетливо увидела его вечно пьяную мать и ее бухих сожителей, и этого затравленного ребенка, признающего и понимающего только авторитет силы.

* * *

Резкой вспышкой из темноты, иллюзией или догадкой, коротким выстрелом на мгновение бьет картина: грязная кухня с горой немытой посуды, батарея пустых бутылок, растрепанная неухоженная женщина без возраста курит за столом, держа в руке, с обкусанными ногтями, граненый стакан с чернилами, и смотрит сквозь своих побитых жизнью собутыльников на мальчика в ушанке из овчины, сдвинутой на лоб, в расстегнутой куртке и сбитых ботинках, застывшего в дверном проеме покосившегося дома, покосившегося мира на самом краю земли…

ГОЛОС МАРТЫ: И вот я в очередной раз провела с ним этот хорошо заученный и давно знакомый урок. Ты меня слышишь?

* * *

ПАВЕЛ: Я слушаю, слушаю. Ты последний клиент на сегодня. Можешь выговориться.

Обнаженная Марта в подранных домашних тапочках сидит на кресле, держит в руке чашку с остывшим чаем. В другом кресле лежит ее одежда, напротив – на диване – белье. Павел курит у окна.

МАРТА: Ты всегда такой спокойный?

Колечки сигаретного дыма улетают в приоткрытую форточку…

ПАВЕЛ: Всегда.

МАРТА: А как же ты такой спокойный в голову себе стрелялся?

За окном проплывают серые облака на темно синем небе. Луна, то выскальзывает из-под облаков, то снова прячется. Несколько лениво мерцающих звезд подчеркивают паузу. Герои молчат.

Пальцы Павла нервно тушат сигарету, коротким резким хлопком закрывают форточку.

Неожиданно Павел начинает смеяться, оборачивается, его лицо ото лба до губ закрыто темной повязкой, трудно представить, что скрывает под собой эта повязка, но легко заметить, что носа у Павла нет.

ПАВЕЛ: Да-а, стрелялся в голову... Я никогда так не формулировал. Ну, да, это именно так и было. А все потому, что когда-то я не был таким спокойным. Да, не переживай ты так. Электрошокер – самый мощный педагогический инструмент. Макаренко отдыхает.

Голая Марта закуривает.

МАРТА: Но я изменила себе. Я не использую силу в педагогических целях. Понимаешь?

Павел осторожно идет на звук голоса Марты.

ПАВЕЛ: Врешь, если носишь шокер – используешь.

МАРТА: Это для обороны.

ПАВЕЛ: Дети иногда страшнее взрослых. Воспитательные меры должны быть адекватными. Шокер был к месту. Еще можно было высадить ребенка из автобуса посреди дороги...

МАРТА: Да пошел ты, педагог хренов!

Марта тушит недокуренную сигарету. Павел молчит.

МАРТА: Я тебя обидела?

Павел присаживается на диван. Совсем рядом с бельем Марты.

ПАВЕЛ: Глупости. Ну, как меня может обидеть привлекательная женщина, которая сидит у меня дома, исповедуется и пьет чай?

МАРТА: А почему ты решил, что я привлекательная? Ты же меня никогда не видел. Может, я страшная, как сто индейцев?

Нет. Марта не страшная. Она стройна, скорее, даже худощава для своего возраста. Поджара, как породистая гончая собака на длинных лапах. Соски на ее груди сморщились от прохлады в комнате, но Марта не спешит одеваться. Она сидит прямо, но это лишь достоинство ее осанки, а не напряженность, вызванная неловкостью ситуации. Марте уютно. Ее поза очень естественна, как будто в мире, кроме нее, никого нет. Марта чертовски привлекательна, особенно в тусклом свете комнаты Павла.

ПАВЕЛ: Милая моя, после того, как поищешь смысл жизни, начинаешь понимать, что привлекательно не то, о чем другие говорят «привлекательно», а то, что тебя привлекает. Вот ты сидишь и меня привлекаешь. А значит, ты привлекательна в моей картине мира. А другой у меня нет.

МАРТА: Зачем ты это сделал?

Павел расслабленно сидит на диване. Рядом – белье Марты.

ПАВЕЛ: Что?

МАРТА: Ну... ты же понимаешь... По молодости?

Марта встает. Ходит по комнате. Ее действительно занимает предмет разговора.

ПАВЕЛ: По глупости... ты хотела сказать. Да нет... Просто во мне никогда не было либидо. Не этого тупого стремления трахаться... Оно-то как раз и было. А глобального либидо – посадить дерево, построить дом, родить ребенка... Я не стремился к славе, успеху, деньгам. Я никому ничего не хотел доказывать. Я не был завоевателем.

Марта садиться на табуретку у окна. Кладет сомкнутые в замок руки на подоконник, голову на руки, изучает покрытое инеем стекло окна.

МАРТА: То есть ты не был мужчиной в философском общепринятом смысле?

ПАВЕЛ: Можно и так сказать. Я не был успешным самцом. Моя экспансия не распространялась на ценности этой планеты.

Голос Марты неожиданно становится хрипловатым, то ли от того, что она замерзла, то ли тема слишком болезненна для нее…

МАРТА: А как это всё?.. Ну, ты понимаешь...

ПАВЕЛ встает, идет на голос Марты, вытянув вперед руки, натыкается на нее, становится за спиной Марты, начинает разминать ей плечи: Расслабься... Ты действительно хочешь это знать?

МАРТА: Хочу...

ПАВЕЛ: Поиски смысла жизни, НГУ, истфак, отсрочка от армии на время учебы, поиски смысла жизни, канапе, план, нарезать рефераты, сделать бурбулятор, фитолечение, короче никаких тяжелых наркотиков. Историю никогда не любил – преподавать нравилось.

* * *

Летний лес. Яркий. Режущий глаза сочностью красок. Контрастный. Праздничный. С хрустальным небом над головой. По лесу с грибным лукошком и охотничьим ружьем идет красивый молодой парень. Это Павел. Двенадцать лет назад.

ГОЛОС ПАВЛА: Распределился в сельскую школу, деревня Невежино, Саратовской области, снова отсрочка от армии. Снял домик в деревне. Прогулки по лесу, поиски смысла жизни. И озарение – жизнь бессмысленна.

Павел запрокидывает голову и смотрит вверх. Хрустальное небо над головой начинает плавиться, как воск свечи, и стекает по еловым кронам к ногам Павла. Мир кружится в немыслимом, неудержимом танце. Время неумолимо.

Вихрь рассыпается на пазлы мозаики, и из-под осколков прочерчивается ветхий деревенский дом за покосившимся забором. По дорожке к дому идет Павел. Открывает скрипучую дверь, входит в дом.

Скрипучие половицы. Низкие потолки. Кухня. Обеденный стол. Печка, газовая плита, эмалированная раковина и протекающий кран, из которого навязчиво со звуком капает, капает, капает вода. Как изощренная китайская пытка, когда заключенному в маленькой камере, практически в стакане, постоянно на темя капает вода. Павел подходит к раковине. Открывает кран. Моет руки. С мылом. Осматривает внутренние стороны своих рук, от локтевого сгиба до запястья. Любуется. Это красивые руки молодого мужчины. На них можно смотреть долго-долго, к ним хочется прикоснуться, хочется ощутить себя в крепких объятьях этих рук. Из крана течет вода. Павел берет с полки лезвие. Сжимает его большим и указательным пальцами правой руки. Лезвием вырезает на левой руке надпись «I love you». Подставляет порезанную руку под струйку теплой воды. Смотрит, как вода смывает кровь с руки, окрашивается алым и утекает в слив. Павел стоит, кровь вяло сочится, вода ее вымывает, утекает в слив. Павел стоит. Долго-долго, бесконечно, может, минут пятнадцать (об этом говорят стрелки настенных часов) – целая вечность для самоубийцы. Павел отходит от раковины, ищет охотничий нож. Успевает запачкать брюки и рубашку кровью. Берет нож, подходит к раковине. Держит нож в левой руке. Ему не очень сподручно, сразу видно – правша. Начинает кромсать правую руку охотничьим ножом. Правильно – вдоль оси. Глубоко. Корявыми длинными порезами. Ему больно. Он закусывает губы. Губы синеют. Жилки пульсируют на висках. Лицо бледное, зубы сжаты, волевой подбородок. Правая рука порвана клочьями. Кровь уже не сочится и не течет, она хлещет в рукомойник под струей теплой воды. Павел стоит. Голова начинает кружиться и деревенская кухня плывет перед глазами. Стоять неудобно. Хочется присесть, а лучше прилечь. Павел переминается с ноги на ногу. Этот очень утомительный, дурацкий способ суицида.

* * *

Обнаженная Марта курит у окна в комнате Павла.

МАРТА: Ты был пьяный или под кайфом?

Павел нашаривает рукой плед, которым укрывал Марте ноги во время массажа. Подходит к Марте сзади, укутывает ее пледом, чтобы не замерзла.

ПАВЕЛ садиться на диван: Трезвый. Абсолютно. Неделю перед этим не пил и не выкурил ни одной. Осознанное решение, твердое. Видишь шрамы?

Павел протягивает руки на голос Марты. Марта тушит сигарету. Подходит к нему. Разглядывает руки. Рваные глубокие шрамы на правой. Красивая зарубцевавшаяся надпись «I love you» на левой.

Марта держит левую руку Павла, проводит кончиками пальцев по шрамам.

МАРТА: Несчастная любовь, да?

ПАВЕЛ смеется: Нет, ни в кого я тогда не был влюблен. Даже не знаю, зачем выбрал эту дурацкую фразу.

* * *

Павел держит окровавленные руки под струей воды. Сплевывает. Закрывает кран. Выходит из кухни. Кровь капает на пол. Павел заходит в комнату. Рабочий стол. Кровать. Телевизор. Смешные деревенские шторки на окнах. Посеревший тюль. Павел берет табуретку, снимает люстру, достает веревку, вешает ее на крюк, делает петлю. Веревка, люстра, пол, табурет – все в крови. Даже странно, откуда столько крови в одном человеке? Павел становится на табуретку, чтобы повеситься. Внимательно осматривает петлю, пробует крюк на прочность. Смазывает петлю мылом. Набрасывает петлю на шею. Отталкивается от табуретки и сбивает ее ногами. Выпрямляет ноги, они зависают в нескольких сантиметрах от пола. Низкий потолок в деревенском доме. Хруст. Это трещит деревянный потолок. Крюк выдирается из него и падает Павлу прямо на голову. Трюк с повешеньем не выходит.

Павел снова идет на кухню. Копается в аптечке. Аптечка в крови. Находит димедрол. Пачку. Достает бутылку водки из кухонного шкафчика. Оставляет везде пятна крови. Садиться на стул у обеденного стола. Откупоривает бутылку. Разрывает бумажную упаковку демедрола. Высыпает в ладонь таблетки. Разжевывает. Запивает водкой. Сидит. Смотрит в окно. Пейзаж за окном – покосившийся забор, дорога, деревья, играющие дети, собака – прорисовывается все четче, даль просматривается все лучше и лучше… Луг, река, деревья, лес… И ясность такая в голове появляется, что не умереть. И время вязкое, как желе. На календаре суббота.

Павел встает. Перезаряжает свое охотничье ружье. Засовывает в рот. Подходит к зеркалу. Смотрит на себя. Достает ствол изо рта. Подносит к виску, зажмуривается, стреляет. Выстрелом выносит глаза и нос. На зеркале пятна крови, ошметки кожи. Павел падает лицом вниз. Под ним расплывается лужа крови.

Пронзительная тишина.

Скрип двери. Шаги. Слышны детские голоса.

ШКОЛЬНИК 1: Открыто.

ШКОЛЬНИК 2: Ага.

ШКОЛЬНИК 1: Лучше сейчас, чем в понедельник.

ШКОЛЬНИК 2: Ну, скажем, в пятницу не успели.

ШКОЛЬНИК 1: Он добрый.

ШКОЛЬНИК 2: Пал Олегыч!

Тишина.

ШКОЛЬНИК 1: Павел Олегович! Вы дома?

ШКОЛЬНИК 2: Это мы. Из 6 «Б».

Дети входят в комнату. Замирают. Пронзительная тишина. И только слышно сумбурное, суматошное, нарастающее, шумное, рваное биение детских сердец. Один из мальчиков делает несколько нерешительных шагов в сторону лежащего на полу учителя. Второй остается на месте. Его глаза огромные, дикие, испуганные. Первый мальчик, присев на корточки, наклоняется над Павлом, трогает за плечо, тянет к себе, переворачивает голову и видит кровавое месиво.

ШКОЛЬНИК 1: Мамочки…

ШКОЛЬНИК 2: Ааа…

Первый мальчик резко встает, роняет реферат по истории древнего мира на Павла, делает несколько шагов в сторону испуганного второго, крепко хватает его за руку. Второй тоже роняет реферат, листы которого рассыпаются. С криками дети выбегают из дома, хлопнув дверью. Порыв ветра невысоко поднимает листы реферата, которые медленно кружатся и падают и лужи крови, впитывая в себя алый сок.

На улице слышны крики, шум подъезжающей скорой.

* * *

Марта, закутанная в плед, сидит на диване, на расстоянии вытянутой руки от Павла.

ПАВЕЛ: Так бы и умер от потери крови. Да шестиклассники, что забыли мне рефераты в пятницу сдать, решили принести, понедельника не дождались. Пришли домой. Ну, а потом соседи скорую вызывали.

МАРТА: Ужас, какая травма детям!

ПАВЕЛ: Я об этом никогда не думал в таком ракурсе. Жизнь вообще травма. Бессмысленная травма. Я пока в Саратове лежал, в реанимации, потом на пластике только злость чувствовал, хотел начатое завершить.

* * *

Больница. Операционная (процедурная???). Павла штопают, перевязывают, а он капельницы выдирает и к окну – выброситься. Распахивает окно. Медсестра бросается за ним. Доктор удерживает медсестру.

ДОКТОР смеется: Давай, давай! С первого этажа выброситься каждый горазд, собери всю грязь под окном, давай Павел!

Если бы Павел мог видеть, то, наверное, ужаснулся бы жесткой провокации доктора. До земли под окном – семь этажей…

* * *

Марта придвигается к Павлу все ближе и ближе.

МАРТА: А почему ты решил жить?

ПАВЕЛ: Ну, меня все к психотерапевтам водили, и они ко мне приходили со своими реабилитационными штучками. А мне не вставляло. Ну, никак. Я лежал рядом с ординаторской в отдельной палате. Дверь никогда не запиралась, чтобы врач в любое время мог зайти. Я же буйный был. Всех посылал. И мамкины слезы не вставляли. Она сидела, плакала и говорила…

* * *

Больница. Хирургическая палата. Молоденькая медсестра делает Павлу перевязку. Вся голова в бинтах. Рядом с кроватью сидит пожилая женщина, держит Павла за руку, плачет.

МАТЬ: Слабый, слабый…

* * *

МАРТА кладет Павлу руку на колено, гладит: Паш, по-моему, ты очень сильный...

ПАВЕЛ: Мне так однажды медсестра сказала. Та, что делала мне перевязки каждый день.

* * *

Больничный коридор. Молоденькая медсестра неслышно выскальзывает из ординаторской. Приоткрывает дверь в палату, где лежит Павел. Бесшумно просачивается внутрь. Дверь остается приоткрытой. На полу палаты – полоса мерцающего света из коридора. Медсестра подходит к Павлу. Садиться на краешек его кровати. Павел не шелохнется.

АНЖЕЛИКА: Па-аш…

Павел молчит. Или спит?

Анжелика гладит руки Павла, лежащие на одеяле.

АНЖЕЛИКА: Па-аш…

Анжелика тихонько стаскивает одеяло с Павла. Павел молчит… Но его чуть участившееся дыхание подсказывает девушке, что парень не спит.

АНЖЕЛИКА: Паш, по-моему, ты очень сильный...

Девушка распускает рыжую копну волос, которые золотым дождем падают на плечи, расстегивает медицинский халатик, под которым больше ничего нет, склоняется над животом Павла, целует его, гладит… Руки Павла начинают осторожно прикасаться к девушке, постепенно становясь настойчивее. Анжелика не ждет предложения, она стягивает с Павла белье и принимает позу наездницы. Медленные и осторожные движения девушки становятся все быстрее, жестче. Ночная прогулка превращается в бешеную скачку. Руки Павла танцуют на теле девушки. Они ласкают упругую грудь, сжимают стройные бедра… Дверь в палату приоткрыта. В больничном коридоре мерцает свет.

* * *

Руки Марты обнимают Павла, ненавязчиво пробуют его тело на ласку.

ПАВЕЛ: Это была лучшая реабилитация. Уж и не знаю, зачем она это сделала. Но сделала ведь... Понимала или просто...

МАРТА ревниво: ...блядью была. А как ее звали-то?

ПАВЕЛ: Анжелика.

МАРТА: Маркиза ангелов.

Марта обнимает Павла за шею, прохаживается кончиками пальцев вдоль ключиц, второй рукой поглаживает себя.

ПАВЕЛ: Мама пошила мне повязку, когда стало понятно, что с пластикой хана. Ткани не приживаются. Даже нос не смогли сформировать, чтобы я темные очки носил, как другие слепые.

МАРТА с придыханием: Это когда было?

ПАВЕЛ: Двенадцать лет назад.

МАРТА: Как долго...

ПАВЕЛ: Долго. Я за это время несколько жизней прожил. И умер, и воскрес...

МАРТА: Мда...

ПАВЕЛ кокетливо: А ведь я был хорошеньким. Хочешь, альбом покажу?

МАРТА: Неси.

Павел, вытянув руки вперед, выходит из комнаты. Марта плотнее закутывается в плед, закуривает. Павел возвращается, он несет альбом, протягивает его куда-то в воздух: Вот.

МАРТА тушит сигарету, берет альбом, листает: С ума сойти. Да ты и вправду...

Павел садится рядом.

ПАВЕЛ улыбается: Красивый был?

МАРТА: Не то слово! Я бы за такие глазищи душу Дьяволу отдала!

ПАВЕЛ смеется: Ну, и я почти...

МАРТА: А сейчас что бы отдал, чтобы вернуть зрение и красоту?

ПАВЕЛ: Ничего.

МАРТА: Как это? В смысле?

ПАВЕЛ: По-дурацки прозвучит, наверное, но в какой-то момент я понял, что если бог так настойчиво не позволяет мне уйти, значит, я еще должен быть здесь, чтобы что-то понять...

МАРТА: Ты понял?

ПАВЕЛ: Пока нет. Когда пойму, уйду. Сам смогу, и мне разрешат.

МАРТА: И что больше не пытался? Уйти?..

ПАВЕЛ: Больше нет.

МАРТА: Не верю.

ПАВЕЛ: Имеешь право.

МАРТА: Ну, что, что тебя здесь держит?

ПАВЕЛ: Вера.

За окном зима. Практически ночь. Мерцают звезды. Луна заглядывает в окно странной квартиры на первом этаже обыкновенного панельного дома в Покровке.

ПАВЕЛ: Каждое утро я молюсь за своих пациентов, за то, чтобы все у них было хорошо, и чтобы приняли они волю божью.

МАРТА: Ты дурак?

ПАВЕЛ: Ага.

Марта наклоняется к Павлу близко-близко. Остается один шаг до поцелуя.

МАРТА: И за меня молишься?

ПАВЕЛ: И за тебя.

Марта отстраняется.

МАРТА: А я не верю. Ни в кого, кроме себя.

ПАВЕЛ: Я знаю.

Марта резко встает.

МАРТА: Мне надоело, что ты все знаешь.

ПАВЕЛ: Ну, не все.

Марта смотрит на Павла в упор.

МАРТА: Лучше скажи, откуда берется вера?

ПАВЕЛ: Этого я не знаю. Может, от любви, от боли, от безысходности и невероятного желания впервые и навсегда перебороть свои страхи.

МАРТА: Ерунда, я тоже не боюсь смерти. У меня два отека квинке было почти с летальным исходом. И я тогда думала только о том, какой некрасивой я буду лежать в гробу. Ужасно. И любила я, по-настоящему. Но не верю.

Марта сбрасывает с себя плед. Павел встает.

ПАВЕЛ: Вера - это не панацея. Это просто мой рецепт.

МАРТА: Ты когда один дома тоже в повязке ходишь?

ПАВЕЛ: Зачем же?

МАРТА: А сейчас почему?

ПАВЕЛ: Тебя оберегаю, да и себя тоже.

Марта включает ночник, выключает верхний свет, задергивает шторы на окне, близко-близко подходит к Павлу и начинает его раздевать. Она медленно расстегивает пуговицы на его рубашке, проводит ладонями по животу Павла… по груди…

ПАВЕЛ: Правда, когда я лежал в Саратове, ко мне приехала бывшая однокурсница. Моя первая женщина. Навестить. Когда приходили посетители, мама всегда завязывала мне эту повязку. А она подошла близко-близко, обняла меня и сняла повязку: ты все такой же. Это был такой сумасшедший акт доверия, что мне захотелось плакать.

Марта расстегивает ремень, вытягивает его из джинсов Павла, бросает на пол. Снимает с него рубашку и бросает на пол…

МАРТА шепотом: Ты можешь плакать?

Марта расстегивает замок на джинсах Павла, садится перед ним на корточки и начинает стаскивать джинсы вниз…

ПАВЕЛ: Почти нет. Там остались какие-то недобитые слезные железы. Но это очень больно. Я пробовал пару раз. Больно до судорог. Больше не хочу.

Обнаженная Марта поднимается, прижимается к Павлу всем телом, обнимает его, снимает повязку. Павел стоит спиной к зрителям. Его лица не видно. Не видно и лица Марты, но слышно, как стучит ее сердце. Глаза Марты лихорадочно ощупывают объекты – пол, массажный стол, лицо Павла, пол, массажный стол, лицо Павла... Привычный объект, лицо, привычный объект, лицо... Марта старается вписать лицо Павла в знакомую ей картину реальности...

ПАВЕЛ: Мама говорит, что это не очень страшно.

МАРТА изменившимся, охрипшим голосом: Господи, какой же ты урод...

Марта начинает собирать свои вещи, одевается.

ПАВЕЛ: Ты замерзла?..

(Конец)